Читать интересную книгу Нет - Анатолий Маркуша

Милая Мариночка! — начал в третий раз Хабаров. — Спасибо Вам. За что? За — все! И, прежде всего за то, что Вы есть, вспомнили и написали. Спасибо за попытку оградить меня «от дополнительных огорчений». Особенно великолепным показался Ваш — «звериный эгоизм»! Это что-то особенное…

Только что ушел Сурен Тигранович Вартенесян — главный врач, который так понравился профессору Барковскому. Он на самом деле превосходный человек и отменный доктор. Очень меня обнадежил сегодня, сказал: «Довольно валяться, дорогой. Шевелиться понэмногу пора! «Это как раз то, чего мне до сих пор больше всего недоставало.

Приезжать ко мне пока ни в коем случае не следует, но не потому, почему Вы думаете, просто я еще недостаточно красив для встречи с Вами. Не говорю уже о своем распятом положении в дурацкой кровати, но и от цыганской бороды моей ребенок вашего возраста должен прийти в полный ужас, упасть на пол и забиться в истерике. Любите меня на расстоянии, а я буду стараться сократить это расстояние возможно быстрее. Договорились?

Что Вам следовало бы написать в последней строчке, еще не придумал, но постараюсь.

Да! Поручение к Вам, пока единственное, есть: пойдите в хорошую библиотеку (в плохой не найдете), возьмите там книжку Джимми Коллинза «Летчик-испытатель» и каждый день перед сном читайте по одной главе. Это приблизит Вас к нашему миру. Коллинз — единственный настоящий авиационный автор. В молодости мне очень хотелось чуть-чуть быть на него похожим.

Если сочтете для себя удобным, передайте, пожалуйста, поклон Павлу Семеновичу и скажите, что я чувствую себя страшно перед ним виноватым.

Очень медленно возвращались к Хабарову сила и подвижность, но возвращались. Виктор Михайлович это чувствовал. И каждый прожитый день приближал час, когда он сначала сядет, потом встанет, потом пойдет. Эта пусть растянутая на долгий срок, но все-таки совершенно ясная перспектива меняла решительно все на свете.

Первым, чисто внешним признаком изменения был резиновый эластичный бинт, привязанный к спинке кровати.

Хабаров с удовольствием по нескольку раз в день растягивал упругие хвосты бинта, удивляясь, какими слабыми стали руки, остерегаясь излишнего утомления. Но постепенно движения его становились увереннее, мышцы набирали крепость, и он таскал и таскал резину — по двадцать, пятьдесят, сто раз подряд без передышки…

Когда утром в один из следующих за обнадеживающим посещением Вартенесяна дней Анна Мироновна зашла к сыну, она была приятно удивлена его бодрым, оживленным, совсем новым видом.

— Ты сегодня какой-то просветленный, Витя. И молодой, — сказала Анна Мироновна.

— А это из-за Гали. Красавица и волшебница Галя все натворила!

— Какая еще Галя? — насторожилась Анна Мироновна. За дни, проведенные в больнице, она перезнакомилась и, что называется, вошла в контакт со всем не столь уж многочисленным персоналом, и ей было точно известно, что никакой Гали под началом Сурена Тиграновича нет.

— Ты не знаешь Галю, мама? Кошмарное упущение! Ты слышишь, Тамара, мама говорит, что не знает Гали? Самая очаровательная девушка поселка, а какие руки — шелк и бархат. Клянусь, если бы только у меня работали ноги, я бы ушел за Галочкой на край света… На Камчатку пешком!

В конце концов Тамара не выдержала:

— Неужели вы не видите, Анна Мироновна, что Виктор Михайлович побритый? Я сегодня сестру свою сюда притащила. Она парикмахер. И никакая не красавица. Обыкновенная. Это Виктор Михайлович меня дразнит.

Только теперь Анна Мироновна поняла: Витя действительно гладко и очень чисто выбрит; шрамов на лице, во всяком случае, если смотреть против света, совсем не видно, и обрадовалась.

— Слушай, мама, есть серьезный вопрос: ты когда-нибудь книгу Елены Малаховец видела? Ну, ту самую знаменитую книгу советов молодой хозяйке?

Опасаясь очередного подвоха, Анна Мироновна ответила с осторожностью:

— Видела очень давно. У моей матери, значит, твоей бабушки, была.

— Расскажи, как она выглядела.

— Но для чего тебе Малаховец, Витя?

— Я серьезно спрашиваю. Без покупки. Расскажи, а потом я объясню.

— Ну, книга как книга, — все еще осторожничая, начала Анна Мироновна. — Довольно большого формата. Кажется, на хорошей бумаге. Какие-то картинки в ней были… Если не ошибаюсь, немного картинок…

— А по какому принципу распределялись советы?

— По-моему, сначала шли рецепты приготовления разных блюд, так сказать, голая технология, потом — советы по сервировке стола, использованию посуды, и еще, — Анна Мироновна улыбнулась, — и еще были беллетристические отступления…

— Какие-какие отступления?

— Ну-у, например, рассуждение на тему: как принять гостей, когда дома ничего нет. А почему тебя все-таки заинтересовала Елена Малаховец, Витя? С чего?

— Я все лежу и думаю, что делать дальше. Через месяц или через три, когда меня отсюда выпустят?

— И ты решил переквалифицироваться в повара? Боюсь, что Малаховец тебе не поможет, мадам несколько устарела…

— Ты шутишь, а я серьезно думаю. Даже в самом лучшем случае и при самом счастливом стечении обстоятельств, для летной работы я человек конченый. Пусть не навсегда, но надолго.

— Почему такая мрачность?

— Мрачность? Нет. Это трезвый взгляд. И вот мне пришла в голову идея: составить книгу… Как ее назвать, пока не знаю, но что-нибудь в таком роде: «Сто советов молодому испытателю» или «Тысяча и одно решение»…

Впрочем, дело не в названии, дело в существе.

Пропадает громадный опыт. Никто не систематизирует, не накапливает, не пытается всерьез осмыслить нетипичные случаи и ситуации, сплошь да рядом возникающие в испытательных полетах. А это важно! Я не свой личный опыт пропагандировать собираюсь, не о своих заслугах блеять. Нет! Просто в силу сложившихся обстоятельств, учитывая внешние факторы, я получаю время для такой работы.

Представляешь, сколько можно отобрать буквально бесценного материала из одних только актов аварийных комиссий, годами пылящихся на архивных полках?

А сколько чистого золота пропадает в забытых приказах?

Вот приходит в Центр, или на завод, или в какую-то другую организацию, связанную с испытанием самолетов, такой парень, как Блыш. Молодой, летает здорово, землю носом роет — хочет отличиться, а настоящего опыта у него ноль целых ноль десятых. Виноват этот Блыш? Не виноват!

Дают ему теоретическую подготовку, дают некоторую сумму знаний, принимают зачеты.

Дальше? Дальше он начинает по крошкам набираться ума. Где? В разговорах со старичками, в курилке, вприглядку…

Хабаров говорил увлеченно, уверенно, и мать поняла, что говорит он не для нее — для себя: подводит итоги не новых своих мыслей.

— Словом, что нужно написать, я представляю довольно точно. Речь должна идти не о стандартной, типа учебника, методике летных испытаний и не о наукообразных рекомендациях, придушенных умным названием, а о живом собрании практических советов. Да, что надо — знаю, а как писать, пока не вижу…

Хабаров замолчал, пощелкал пальцами, прищурился. Мысли его были далеко за пределами больницы.

— Боюсь, Елена Малаховец, — осторожно сказала Анна Мироновна, — тебе не поможет.

— Скорей всего, не поможет. Вот мне бы да талант Джимми Коллинза! Помнишь, до войны еще выходила книга «Летчик-испытатель»?

— Как не помнить, ты ее под подушку прятал! Кажется, там предисловие Чкалова было?

— Только Коллинз писал в расчете на широкую публику, старался поразить читателя фактом, заострить ситуацию и неожиданно повернуть события, а я хочу адресоваться к профессиональным летчикам. Ребят голым фактом не удивишь, да их удивлять и не надо. Помочь оценить факт, всесторонне его исследовать, проиграть возможные решения и наметить путь к лучшему — вот что должно быть в книге. Только без занудства! — И, казалось бы, без всякой связи со всем предыдущим Виктор Михайлович спросил: — Ты мне поможешь, мам?

— В чем, Витя? В чем я могу тебе помочь?

— Для начала поедешь в «командировку». В город. Возьмешь в библиотеке кое-какие книги. Названия я напишу. Это первое. Второе — свяжешься с Левкой Рабиновичем. Хорошо бы его вытянуть сюда на денек, но, если это окажется почему-нибудь невозможным, пусть черкнет свои соображения и возражения. Я ему письмецо накатаю. Хорошо бы еще спросить у Алексея Алексеевича, что в его библиотеке есть старинного. Когда-то он собирал всякие редкости из истории авиации. Я, между прочим, подозреваю, что в истории далеко не все устарело. Это три…

Уезжать матери не хотелось. Конечно, она понимала, что ее постоянное присутствие в больнице вовсе не обязательно, но просто сидеть здесь, рядом с Витей, Анне Мироновне было спокойнее.

— Все равно в город тебе ехать надо.