Бабы приходили с чемоданами, корзинами и мешками. Тут же на улицах они старались продать прохожим шампанское или же дорогие ликеры. В полдень прибыл отряд моряков и два броневика, но количество пьяных солдат было столь велико, что оргия беспрепятственно продолжалась, и порядок восстановился только тогда, когда прибыли пожарные и затопили погреба. При этом много солдат, которые были слишком пьяны, чтобы выйти, потонули.
– Весь Петроград пьян! – патетически воскликнул Луначарский, и он не ошибался. Во всем городе пахло вином. Повсюду лежали пьяные солдаты. На мостовой валялись разбитые бутылки. Снег был во многих местах окрашен пролитым вином. Кое-где любители выпить пили вино из образовавшихся на снегу луж.
Днем я выехала с приятельницей на извозчике за покупками. Вести хозяйство в Петрограде в то время было очень тяжело. Лицо моей подруги было крайне озабочено, когда она просматривала длинный список съестных продуктов, которые нужны были ей для ее детей. В дверях одного магазина нам загородил дорогу бородатый мужик в полушубке.
– Магазин закрыт, – бросил он коротко.
– Как закрыт? – удивленно спросила моя приятельница. Под дверьми была видна полоска света.
Мужик пожал плечами…
– Потому что закрыт, – ответил он, стоя неподвижно перед нами.
Было бесполезно с ним спорить, и мы пошли в соседнюю лавку, где кое-что действительно нашли из того, что нам было нужно, но за товар запросили такие цены, что моя приятельница решила искать провизию в другом месте. Но когда мы попробовали проехать дальше, были остановлены отрядом вооруженных матросов, несмотря на то что я им показала пропуск Красного Креста. Не пропуская нас, они грубо приказали нашему извозчику, чтобы он повернул обратно, пока не поздно.
– Господи помилуй, – бормотал наш возница, потягивая синие вожжи и понукая свою худую белую лошаденку. – Они называют это свободой. Господи помилуй… Раньше лучше было.
Немного дальше на улице перед большим горевшим костром стоял пьяный солдат с разбитой бутылкой в одной руке и с револьвером в другой. За ним наблюдал, снисходительно улыбаясь, красноармеец, опершись на ружье. Солдат горланил песни и смеялся, покачиваясь, с опасностью для жизни, над горящим костром, иногда направляя дуло револьвера на прохожих, которые старались уйти поскорее от опасного места. Время от времени он стрелял в воздух. Немного далее другой солдат лежал ничком на снегу. Он держал в руках пустую бутылку. Перед ним в некотором отдалении, боязливо поглядывая на него, стояли два мальчика, а третий, более отважный, попробовал тем временем отнять у него бутылку в надежде найти в ней на дне несколько капель.
Казалось, что это был предел падения когда-то прекрасной столицы. Громадный темно-красный дворец, обезображенный пулями. Пустые казенные здания на Миллионной и на Дворцовой площади, на которой на высокой гранитной колонне стоял золотой ангел – молчаливый часовой былого величия. Позади покрытых снегом деревьев Адмиралтейского сада поднималась громадная серая тень Исаакиевского собора. На противоположной стороне реки низкие стены крепости казались угрожающими. Там, за стенами собора, были мраморные гробницы погребенных императоров, а высокий шпиль колокольни походил на грозный перст, указующий на небо.
Что ожидает все это? Было величие, традиции, вера в чудесное, послушание – неужели все это ушло и никогда более не вернется?
Основной чертой режима большевиков была политика разрушения. Прежде чем начать что-либо строить, они начали разрушать без разбора, и делали это с тупым упорством и маниакальным бессердечием. Было невыразимо страшно оставаться в стране, которая катилась в бездну. Казалось, что присутствуешь при страданиях любимого существа, которое погибает на глазах от неизлечимой болезни и которому нельзя ничем помочь. Смерть чувствовалась повсюду. На лицах прохожих не видно было ни улыбок, ни оживления, и я помню то странное впечатление, которое я как-то пережила, невольно рассмеявшись старой шутке. Звук моего голоса показался мне нереальным в глубокой тишине. А меня провожал взгляд, полный упрека, какой-то женщины с изможденным, серым лицом, и мне стало стыдно, как будто я сделала какую-то страшную неловкость или же совершила святотатство в храме, в котором стоял покойник…
Глава 23
Последнее прости
Комедия большевистской мирной конференции в Бресте продолжалась. Условия, поставленные немцами, были столь тяжелы, что даже Ленин и Троцкий не решались подписать с ними мира. 16 декабря было подписано перемирие, которое должно было продлиться до 11 января 1918 года.
Троцкий снова угрожал британским подданным и требовал дипломатической визы для своих курьеров. Тысячи офицеров и юнкеров пробирались на юг России и поступали в Добровольческую армию Корнилова и Деникина. По всей России крестьяне грабили и жгли имения, убивали помещиков или же изгоняли их из усадеб. В Одессе происходили бои на улицах. Кронштадтские беспорядки повторились в еще более сильной степени в Черноморском флоте.
Нам было, конечно, все это очень тяжело, но неизмеримо тяжелее было самим русским. У них душа исстрадалась за родину, был разрушен домашний очаг, последний уют, все, для чего они жили. Приблизительно в это время моя мать получила письмо от одной русской дамы, которая сидела в тюрьме по подозрению в контрреволюции. Это письмо лишний раз свидетельствовало о том, какие страдания переживали интеллигентные русские и как они были лояльны по отношению к союзникам.
«Дорогая леди Георгина! Прежде всего прошу меня извинить за мой плохой английский язык. Я знаю Ваш язык лишь настолько, чтобы сознавать, как трудно мне будет выразить мои мысли и чувства. Но это меня не останавливает, и я надеюсь, что отнесетесь снисходительно к моим ошибкам.
Давно мне хочется навестить Вас и побеседовать с Вами лично, потому что я знаю, какая Вы добрая и что на Вас можно положиться. Но еще больше я хочу Вас видеть, потому что Вы являетесь единственно достижимым олицетворением Англии. И в течение всех этих долгих месяцев, в продолжение которых мы надеялись и работали, и особенно в течение последних недель борьбы я никак не могла решиться на это. Мне казалось немыслимым вынести Ваш взгляд, узнать все то, что Вы думаете о нас, русских, Вы – хотя и наши союзники, но все-таки чужие.
Теперь, когда сижу в тюрьме, я имею право смотреть в глаза Вашей родине и считаю своим долгом рассказать Вам о моих чувствах и о чувствах, которые переполняют сердца многих русских.
Вам известно то восхищение, та любовь и вера, которую мы питаем к великим принципам свободы, великодушия и истинной демократии, за которые борется Ваша страна. Для всех тех из нас, которые смотрят на вещи здраво, Вы являетесь нашими лучшими, верными друзьями. Мы готовы пожертвовать всем ради