— Ночь темна, хоть глаз выколи, разве можно пускаться теперь наудачу вдоль берега.
— Да, когда пускаешься один и чувствуешь, что в груди у тебя пусто, никакое чувство не греет ее, — отвечал офицер, который только что пел.
— А кто может похвастаться, что в груди у него кипит твердая решимость? — отвечал голос с моря.
— А тот, чья рука постоянно готова следовать за первым словом, брошенным в защиту правого дела, — немедленно же отвечал офицер.
— Живей, живей, ребята! — совсем уже весело проговорил человек в лодке, обращаясь к гребцам. — Дружней налегайте на весла: ягуары вышли за добычей.
— Прочь, шакалы, — прибавил офицер.
Баркас стрелой подлетел к молу, повернулся бортом, почти незаметно коснулся деревянных свай у пристани и стал как вкопанный. Видно было, что правили им мастера своего дела.
Оба офицера тотчас же подошли к концу пристани. Там стоял человек в матросском костюме, широкие поля лакированной зюйдвестки 34 не позволяли рассмотреть черты его лица. Он стоял неподвижно и держал в обеих руках по пистолету.
— Отечество, — вымолвил он, когда офицеры были от него в трёх шагах.
— Свобода! — отвечали немедленно офицеры.
— Слава Богу! — сказал человек в матросском костюме, засовывая за кожаный пояс пистолеты. — Счастливый ветер привел вас сюда, дон Серафин, и вас также, дон Кристобаль.
— Тем лучше, Рамирес! — отвечал названный доном Серафином.
— Так что, у тебя есть новости? — спросил с любопытством его товарищ.
— Прекрасные, дон Кристобаль, превосходные, — отвечал Рамирес, радостно потирая руки.
— Ого! — проговорили офицеры и обменялись взглядом, в котором светилось удовольствие. — Так что, ты обо всем этом расскажешь нам, Рамирес?
Рамирес подозрительно оглянулся вокруг.
— Я хотел бы сделать это, но место, где мы сейчас находимся, кажется мне не особенно благоприятным для того разговора, который мы собираемся вести.
— Это правда, — отвечал дон Серафин, — но кто может помешать нам войти в твой баркас, там мы можем разговаривать о чем и сколько нам будет угодно.
Рамирес отрицательно покачал головой.
— Нам следует тогда выйти в открытое море, а то, согласитесь, нас откроет первый же объезд портовой стражи.
— Это верно, — отвечал дон Кристобаль, — надо поискать другое место, не столь опасное, где можно было бы вести разговор, не боясь нескромных посторонних ушей.
— Который час? — спросил Рамирес.
Дон Серафин нажал пружинку своих часов.
— Десять часов! — отвечал он.
— Отлично! У нас еще есть время, в таком случае, так как дело предстоит в полночь. Идите за мной, я проведу вас в пулькерию 35, где мы будем в такой же безопасности, как на вершине Коффре-де-Пероте 36.
— А баркас? — спросил дон Кристобаль.
— Не беспокойтесь о нем, он останется под наблюдением Лукаса. Хитрые ищейки эти мексиканцы, но он сумеет всю ночь проиграть с ними в кошки-мышки. Кроме того, он получил от меня необходимые инструкции.
Офицеры наклонили головы в знак согласия.
Все трое двинулись после этого в путь. Рамирес выступал впереди. Хотя ночь была так темна, что за десять шагов нельзя было ничего рассмотреть, но Рамирес шел по извилистым закоулкам города с такою же уверенностью и легкостью, как и при ярких полуденных лучах солнца.
Как раз на углу Пласа-Майор находилась лачуга, сложенная из обломков кораблей, кое-как сбитых и сколоченных, доставлявшая в часы изнуряющего полуденного зноя некоторое убежище нищим, не имеющим работы, и прочему сброду, который курил здесь, пил свой мескаль и играл в монте — карточную игру, распространенную во всех классах испано-американского общества.
Внутренность этого подозрительного сарая, которому, однако, присвоено было название пулькерии, вполне отвечала его жалкому внешнему виду. В огромном помещении, освещенном неверным светом одной коптившей, постоянно задуваемой лампы, теснилась толпа странных личностей, которые в лучшем случае не могли возбуждать к себе симпатии. Все они были одеты в грязные лохмотья, вооружены до зубов и теснились вокруг досок, положенных на пустые бочонки и заменявших столы. Здесь они пили и играли с истинно мексиканской беззаботностью, из которой не могло вывести их никакое внешнее событие, каким бы необычайным оно ни было. При этом они полной рукой черпали из карманов своих залатанных штанов золото и без сожаления проигрывали его.
Перед этой-то проклятой дырой, из проломанной двери которой вырывались клубы красноватого дыма, пропитанного вонючими испарениями, и остановился Рамирес.
— Куда это, черт возьми, ведешь ты нас? — спросил у него дон Серафин, чувствуя, что не может совладать с отвращением, поднявшимся в нем при виде этого притона.
Моряк сделал ему знак хранить молчание.
— Тише! Сейчас вы узнаете. Подождите меня здесь одну секунду. Старайтесь только держаться в тени, чтобы вас не узнали. Клиенты этого почтенного заведения имеют так много поводов бояться всего, что имеет хотя бы самое отдаленное отношение к правосудию и его агентам, что если вы появитесь среди них сразу, без предупреждения, то можете очутиться в очень плохом положении.
— Но к чему же, — продолжал настойчиво вопрошать его дон Серафин, — идти нам для наших переговоров в эту вонючую клоаку. Мне кажется, нам следует поискать место, где совсем не бывает людей.
Рамирес лукаво улыбнулся.
— Неужели вы полагаете, что я привел вас сюда только затем, чтобы сообщить вам кое-какие новости?
— А то зачем же еще?
— Вы это сейчас узнаете, я не могу ничего теперь сказать вам.
— Ну так ступай же скорей. Только не заставляй нас, прошу тебя, долго стоять в дверях этого ужасного притона.
— Не беспокойтесь, я мигом вернусь.
И еще раз посоветовав офицерам быть благоразумными и осторожными, он толкнул дверь в пулькерию и исчез.
В самом темном углу этого прекрасного салона сидели два человека, плотно завернувшись в индейские сарапе, надвинув на глаза свои широкополые шляпы. Последняя предосторожность была, впрочем, излишней, так как густые клубы дыма, распространяемого курильщиками, и без того совершенно скрывали их лица. Они опирались на длинные стволы своих карабинов, поставив их приклады на плотно утрамбованный земляной пол. Разговор велся между ними почти шепотом; время от времени они с беспокойством бросали взгляд на толпившихся около них бродяг и нищих.
Между тем, со своей стороны, леперос 37 и бродяги, вполне отдавшись азартной игре, не обращали никакого внимания на двух незнакомцев, хотя они по своему внешнему виду резко отличались от остальных присутствующих: все в них говорило, что они никак не могут принадлежать к подонкам городского общества, собравшимся в этом сарае. Таким образом, старания двух людей, сидевших в темном углу, избежать инквизиторских взглядов игроков ничем не вызывались и объяснялись только непривычностью той обстановки, в которую они попали.