Которые г-н Гордиевский, конечно же, слышал.
Браво, господа Ваймант и Гордиевский.
И, заметим непринуждённый оборот, который применил здесь Роберт Ваймант: "…вызвало, КАК ГОВОРИЛИ, взрыв негодования…"
Маститый ученый попытался доказать свою точку зрения аргументом, сходным с бородатым анекдотом: "Кто говорит? - Все говорят."
Теперь о солидности доказательств Гордиевского.
Гордиевский, по идее, не мог иметь доступа к информации в закрытых архивах центрального аппарата КГБ СССР кануна войны. Просто потому что в СССР в отношении режима секретности существовало железное правило. Выражалось оно в следующем. Если это тебе не надо для конкретной работы, тебе этого знать не полагается. И тебе этого никогда не откроют.
Гордиевскому сведения по предвоенной деятельности советской разведки в практической работе были не нужны. Так как человек он сравнительно молодой, "послевоенный", во всяком случае. Да и невелика птица была - допускать его в святая святых тайных архивов.
Это же только непосвященным кажется, что, раз у тебя есть соответствующий допуск, ты можешь знакомиться с любыми материалами, какими тебе захочется.
Но даже. Даже, если бы Гордиевский каким-то образом такой доступ и получил, то в архивах КГБ этих сведений все равно не нашел бы. По той простой причине, что все документы, связанные с разведывательной деятельностью Рихарда Зорге, хранятся совсем в другом ведомстве. Конкурирующей с разведкой КГБ конторе - Главном Разведывательном Управлении Генерального Штаба Вооруженных Сил СССР.
Так что по Зорге Гордиевский источник, мягко говоря, никакой.
Но куда же о Зорге - да вдруг без "свидетельства" Гордиевского? Непорядок получается.
Треппер - ну о Треппере я уже упоминал.
Раз Треппер в своих мемуарах сказал, что предупредил про 22 июня - так какие могут быть сомнения?
То, что господин Яковлев А.Н. сотоварищи, при всей мощной поддержке госаппарата, этой радиограммы Треппера про 22 июня тоже не нашли, это не беда.
Потому что у господина Вайманта имеется главный принцип объективного исследования. Заключается он в следующем.
Гордиевский и Треппер - "свои".
Айно Куусинен - "своя".
Потому что они "выбрали свободу".
Потому что они ненавидели и ненавидят "эту страну".
Естественно, их слова не подлежат сомнению.
Действительно. Если мы уж и "своим" не будем верить - какая же это будет объективность?
КОЕ ЧТО О РЕЗОЛЮЦИИ СТАЛИНА
Вот, например, некоторые исследователи особенно любят предъявлять одно из давно известных и ярчайших доказательств правоты этой истины. Его часто и с удовольствием воспроизводят вполне объективные и беспристрастные исследователи, обсуждая то трагическое время.
Накануне войны Сталин получил от советской разведки в Германии следующее сообщение:
"Источник, работающий в штабе германской авиации сообщает:
Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время."
На этом донесении, полученном всего за несколько дней до немецкого нападения, Сталин наложил следующую резолюцию:
"Товарищу Меркулову. Можете послать ваш "источник" из штаба германской авиации к еб-ной матери. Это не "источник", а дезинформатор. И. Сталин".
Как говорится, к сказанному добавить нечего. Поскольку документ говорит сам за себя.
Объективно? Вполне. Что здесь, действительно, можно добавить?
Ну, разве что, можно еще добавить ненависть к проклятому и безмысленному тирану - если вспомнить, что автор этого донесения, немецкий патриот Шульце - Бойзен, был позднее казнен нацистами.
Так что, наверное, и правда. Существует на самом деле объективные доказательства всем и давно известных истин.
С этим, правда, не совсем согласуются некоторые другие доказательства. Не такие, правда, убийственные, как вышеприведенное. Но и о них надо бы помнить.
Ежели мы с вами желаем объективности.
Тем более, что, если они не вписываются в давно и беспристрастно сложенную картину, их ведь совсем нетрудно опровергнуть.
Не правда, ли?
Итак.
Давайте начнем с одного события. В августе 1942 года британский премьер Уинстон Черчилль находился с визитом в Москве. В ходе переговоров состоялся у него со Сталиным один примечательный разговор. Вот как сам Черчилль вспоминал о нём в своих мемуарах:
"…Во время одной из моих последних бесед со Сталиным я сказал:
"Лорд Бивербрук сообщил мне, что во время его поездки в Москву в октябре 1941 года вы спросили его: "Что имел в виду Черчилль, когда заявил в парламенте, что он предупредил меня о готовящемся германском нападении?"
"Да, я действительно заявил это, - сказал я, - имея в виду телеграмму, которую я отправил вам в апреле 1941 года".
И я достал телеграмму, которую сэр Стаффорд Криппс доставил с запозданием.
Когда телеграмма была прочтена и переведена Сталину, тот пожал плечами:
"Я помню ее. Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого"…"
Немного иначе по форме, но одинаково по смыслу звучат слова Сталина в протокольной записи советской стороны:
Из записи беседы И. В. Сталина с У.Черчиллем
15 августа 1942 г.
"…Он (Черчилль) предупреждал Сталина о предстоящем нападении на СССР. Первое его сообщение по этому поводу было весьма кратким и имело в качестве своей основы события в Югославии весной 1941 г. В тот день, когда Павел подписал с Гитлером пакт о нейтралитете, немцы издали приказ об отправке трех из пяти танковых дивизий, находившихся на Балканах, в Краков. Немцы начали немедленную погрузку этих дивизий в железнодорожные вагоны. Через десять дней в Югославии произошел переворот и три танковых дивизии были возвращены для действий против Югославии. Когда он, Черчилль, узнал об этой переброске танковых дивизий с Балкан в Краков, он был уверен в том, что Германия нападет на СССР.
Тов. Сталин отвечает, что мы никогда в этом не сомневались и что он хотел получить еще шесть месяцев для подготовки к этому нападению".
АП РФ. Ф.45. Оп. 1. Д.282. Л.57. Машинопись, заверенная копия.
Взято из сборника документов "1941 год", т.2.
Документ N 358.
Так что, как это ни странно, имеется все-таки свидетельство самого Сталина о его отношении к этому вопросу тогда, накануне войны. Сталин в 1942 году сказал, что ещё в апреле 1941 года он не сомневался в том, что Германия нападет на СССР.
При этом, обратите внимание, на следующее обстоятельство. Речь идет не о том, что Сталин был уверен, что немцы нападут, самое раннее, через полгода (как в этом убеждают нас объективные исследователи). Речь идет о том, что Сталин был уверен в немецком нападении. Но прилагал усилия и надеялся на то, чтобы переиграть немцев и выиграть эти самые полгода. Отодвинуть войну.
Семантическая тонкость - а как разительно меняется смысл всей этой ситуации…
Можно, конечно, предположить, что в 1942 году Сталин решил покрасоваться перед Черчиллем. И соврал, что он-де не сомневался в немецком нападении.
Тем более, что, все мы прекрасно знаем, что дело обстоит как раз в обратном.
А именно.
Сталин не верил в немецкое нападение.
Сталин жестоко карал за саму постановку вопроса о немецком нападении. Его замордованное, забитое окружение старалось перед ним этот вопрос не поднимать, опасаясь за свою жизнь.
Это все знают. С этим все согласны. Это одна из аксиом общественного сознания на протяжении вот уже целого полувека.
Между тем.
После крушения в России коммунистического режима несколько приоткрылся доступ в ранее напрочь засекреченные архивы. И стали выясняться поистине удивительные вещи.
И выясняться, кстати, самым неожиданным образом.
Что я имею в виду?
Естественно, пришедшие к власти после 1991 года люди вовсе не были настроены искать какие-то документы, противоречащие этой основополагающей аксиоме.
Наоборот. Получив в свои руки всю совокупность секретных архивов, они стали искать подтверждения ей.
Ярким примером этого явилась публикация документов о периоде, предшествовавшем Великой Отечественной войне.
Я имею в виду знаменитый двухтомный сборник документов "1941 год" (иначе называемый, в просторечии, "Малиновка"). Этот капитальный труд был издан в 1998 году международным фондом "Демократия", под общей редакцией академика (и бывшего члена Политбюро) А.Н. Яковлева.
Впрочем, издание, действительно, весьма ценное. Хотя бы в силу огромного количества важнейших документов, впервые представленных на обозрение читающей публики.