Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты живёшь, накапливаешь опыт, и мало-помалу у тебя в душе складывается картина, мерцает некий идеальный образ, всё в нём тебе по сердцу, он радует тебя, наполняет жизнью. И вдруг в толпе мелькнуло похожее на него лицо, ты скорее умрёшь, чем его потеряешь.
Молния поразила тебя в самое сердце, но сердце твоё готово было загореться.
Не спеша нарабатывается любовь и только тогда рождается. Ты открываешь для себя хлеб после того, как я дал тебе возможность поголодать. Я натянул в тебе струну, что откликнется на стихи. Стихи запели у тебя в душе, другой, их читая, зевает. Я стремлюсь пробудить в тебе голод, о котором ты пока не подозреваешь, страсть, которая пока для тебя безымянна. В ней пучок твоих дорог, твой стержень, твоя форма. Божество, которое её разбудит, выявит в тебе всё разом, и дороги потянутся для тебя лучами света. Но ты ещё ни о чём не знаешь, не ищешь. Если бы искал, то знал бы уже по имени, а значит, нашёл.
CXXI
Заметка для памяти: задурив себе головы, они решили, что и в жизни существуют противоположности, противостояния, — о, глупцы! Суровость, решили они, противостоит болтовне. Но жизнь — переплетение, стоит тебе уничтожить противоборствующего противника, как ты гибнешь с ним вместе.
Я повторяю: противополагается жизни одна только смерть.
Любя совершенство, ты уничтожаешь несовершенное. Вымарывание за вымарыванием — ты уничтожил текст. Всё ведь несовершенно. Если любишь совершенство, не уставай совершенствоваться.
Ты решил истребить низость, спасая благородство. Ты истребишь всех людей — ни один не сделан из чистого благородства.
Этот человек уничтожил своего противника. Он жил борьбой с ним. Теперь он и сам мёртв. Противник корабля — море. Море сделало таким совершенным форштевень и корпус корабля. Противоположность огня — пепел, пепел сберегает бодрствующий огонь.
Не надо бороться с рабством и опираться на ненависть, нужно бороться за свободу и призывать на помощь любовь. В любой иерархии можно увидеть рабство, можно счесть рабами камни, сложившие фундамент храма, благодаря которым другие, более благородные, дотягиваются до неба; если ты последователен, ты должен разрушить храм.
Но кедр не отвергает, не ненавидит всё то, что не кедр, он питается каменистой почвой и превращает её в кедр.
Против чего бы ты ни боролся, у тебя на подозрении весь мир, потому что повсюду может оказаться кров, припас и пища для твоего врага. Против чего бы ты ни боролся, ты должен уничтожить и самого себя, потому что и в тебе есть твой враг, как бы слаб он ни был.
Единственная несправедливость, которую я приемлю, — несправедливость творчества и созидания. Ты не уничтожил соки, которые питают колючки, ты создал кедр, он питается соками, и для колючек их не осталось.
Если ты стал вот этим деревом, ты не можешь уже стать другим. Стало быть, ты — несправедливость по отношению к другим деревьям.
Когда усердие в тебе иссякает, ты продлеваешь жизнь царству с помощью жандармов. Но если только жандармы в силах поддержать жизнь твоего царства, значит, оно уже мертво. Принуждаю и я, но принуждаю как дерево, оно узел для соков земли, я не истребляю колючки и соки, которые их питают, — я сажаю кедр, и теперь они вынуждены питать его.
Где ты видел, чтобы боролись против чего бы то ни было? Благоденствующий кедр уничтожает кустарник, но ему и дела нет до кустарника. Он не знает даже о его существовании. Он борется за кедр и превращает в кедр кустарник.
Ты хочешь заставить своих воинов умирать против рабства, несправедливости! Кто захочет умирать? Захотят убивать, а не умирать. Отправиться сражаться — значит дать согласие на смерть. На смерть соглашаются ради того, на что положили жизнь. Иными словами, ради любви.
Эти ненавидят тех. Будь у них тюрьмы, они наполнили бы их узниками. Но тюрьмы выковывают врагов, они пламенеют ярче монастырей.
Казнит и сажает в тюрьмы неуверенный в себе. Он уничтожает свидетелей и судей. Но для того чтобы обрести величие, недостаточно истребить свидетелей собственной низости.
Казнит и сажает в тюрьмы тот, кто перекладывает свои ошибки на других. Значит, он слаб. Чем ты сильнее, тем больше ошибок ты берёшь на себя. На них ты учишься побеждать. Генералу, который потерпел поражение и пришёл с повинной, отец сказал: «Не льсти себя мыслью, что ты способен ошибиться. Если я сел на коня и конь заблудился, виноват не конь — виноват я».
«Извинение предателей, — говорил отец, — в том, что они нашли силы предать».
CXXII
Если истины очевидны и противоречат одна другой, тебе ничего не остаётся, как искать другой язык.
Логика не в силах задеть тебя за живое, с её помощью не перебраться на ступеньку выше. Исходя из камней, не узнать о сосредоточенности. Камней недостаточно, чтобы её постичь. Тебе нужно придумать, как сложить по-новому камни, и то, что ты сложишь, ты обозначишь новым словом. Родилось новое существо, цельное, необъяснимое, потому что объяснить — значит расчленить. Но оно едино, и ты окрестил его, дав ему имя.
Чему служат рассуждения о сосредоточенности? О любви? О царстве? Любовь, царство не предметы, они — божества.
Я видел человека, он согласен был умереть, наслушавшись сказок Севера, он узнал: раз в году наступает необыкновенная ночь, люди идут по скрипучему снегу под льдистыми звёздами и подходят к деревянной избушке. Светится окно, после долгой тьмы ты входишь в свет и, заглядывая в дом, приближаешь лицо к стеклу, — в комнате мерцает странное дерево.
Говорят, эта ночь сродни расписной деревянной игрушке и пахнет запахом воска. Говорят, лица у людей в эту ночь — настоящее чудо. Потому что они ожидают чуда.
Ты увидишь стариков, они затаили дыханье и смотрят на детей, приготовив сердце к величайшему таинству. Вот сейчас в детских глазах промелькнёт что-то неуловимое, драгоценное. Целый год ты творил ожидаемое сокровище рассказами, таинственными намёками, туманными посулами и безграничной любовью к малышу. Сейчас ты снимешь с ёлки смешную деревянную игрушку и, согласно издревле установленному обычаю, протянешь её ребёнку. Вот он, этот миг. Все затаили дыхание, малыш сидит у тебя на коленях, дремотно моргает, его только что вытащили из тёплой постельки, ты вдыхаешь сладкий запах сонного ребёнка, и, когда он тебя целует, ты чувствуешь: жаждущее сердце наконец напилось из родника. (Горе детям, их обокрали, если никто не нуждается в роднике, что таится в них без их ведома, роднике, к которому приникают постаревшим сердцем, чтобы омолодиться.) Но сейчас не до поцелуев. Малыш смотрит на ёлку, ты смотришь на малыша. Сейчас ты сорвёшь редкостный цветок, расцветающий единственный раз в году посреди снежных сугробов, — цветок восторженного изумления.
Как ты счастлив, глядя на потемневшие глаза ребёнка. Он погрузился в созерцание своего сокровища, получив своё сокровище в руки, он засветился и похож на морской анемон. Если ты отпустишь его, он убежит. И догнать его нет никакой надежды. Не говори с ним, он тебя не услышит.
Его потемневшие глаза, чуть-чуть потемневшие, будто на луг набежала тень тучки, — не говори мне, что они ничего не значат. Даже если это единственное твоё воздаяние за прожитый год, за твою тяжкую работу, за потерянную на войне ногу, бессонные ночи, обиды и страдания — всё возмещено тебе сполна, и ты счастлив. Ты в выигрыше, ты выгодно поменялся.
Какая логика выведет твою любовь к царству, молитвенную сосредоточенность в храме, этот несравненный миг?
И вот мой солдат готов умереть, — мой солдат, который видел только песок и солнце, который никогда не видел мерцающих деревьев и весьма приблизительно знает, где находятся северные страны, — он готов умереть, потому что гибель грозит запаху воска и потемневшим детским глазам, он узнал о них из стихов, и они были будто лёгкий аромат, принесённый ветром с дальнего острова. Я не знаю более важной причины для смерти.
Бывает, что питает тебя Божественный узел, связующий всё воедино. Не преграда ему ни стена, ни море. Ты в пустыне, но переполнен дальним, неведомым тебе, даже чуждым — этих людей ты себе не представляешь, не представляешь и страны, — но переполнен ожиданием, ты ждёшь и хочешь увидеть потемневшие глаза ребёнка, он не сводит их со смешной деревянной игрушки, и она тонет в них, будто камень в неподвижной воде.
Бывает, что полученное тобой от этой картины так для тебя драгоценно, что ты готов умереть за неё. И если для меня это будет так, я подниму моих воинов, чтобы спасти рассеянный где-то в мире запах воска.
Но я не стану браться за оружие, защищая накопленные запасы. Когда их накопили, ждать можно только одного — превращения в тупую скотину.
Вот почему, когда умерли твои боги, ты ни за что не хочешь умирать. Но ты и не живёшь. Потому что нет в твоей жизни смерти. Слова «жизнь» и «смерть» дразнят друг друга, но жить ты можешь только тем, за что согласен умереть. Тот, кто отказывается от смерти, отказывается и от жизни.
- Авиатор - Антуан Сент-Экзюпери - Классическая проза
- Земля людей - Антуан де Сент-Экзюпери - Классическая проза
- Испанский садовник. Древо Иуды - Арчибальд Джозеф Кронин - Классическая проза / Русская классическая проза
- Пилот и стихии - Антуан Сент-Экзюпери - Классическая проза
- Базар житейской суеты. Часть 4 - Уильям Теккерей - Классическая проза