Если бы отложили запуск — уже визжали бы от удовольствия.
Ему всё более становилось интересно, особенно после сообщения о прямой трансляции с Байконура. Будь известно раньше о предполагаемой задержке, ЦУП уже бы отрабатывал назад и подводил базу под срыв старта. Но оттуда слышались бодрые голоса, выражались надежды на оживление жизни космодрома; мало того, на экране поочерёдно появились российский и американский президенты, сказавшие по десятку слов относительно совместной космической программы.
После такого благословения нужно было в узел завязаться, но запустить ракету!
Без пятнадцати семь, в день старта, включился Байконур, и косноязычная, но самоуверенная телерепортерша принялась совать микрофон операторам за пультом управления, и те отвечали бойко, непринуждённо; и сам корабль стоял в облаках тумана на подпорках, готовый стартовать.
Однако едва объявили минутную готовность и начался отсчёт времени, как в ЦУПе возникло странное смятение: толпа журналистов и приглашённых зевак полезла к пульту, операторы повскакивали, заговорили что-то в микрофоны, игнорируя при этом назойливую репортёршу, затем в телевизоре пропал звук, суета усилилась и, после того как истекла предстартовая минута, телевещание с космодрома выключилось и пошла реклама шампуня от перхоти «Хед-энд-шолдерс».
Зимогор молча высидел ещё одну минуту и переключил канал — там гнали клип «Как упоительны в России вечера».
Из радиоприёмника доносилась классическая музыка, которую принято включать, когда в государстве случаются очередные похороны…
Публичное известие о несостоявшемся запуске космического корабля по международной программе прозвучало лишь в полдень. Сообщали сквозь зубы, мимоходом и коротко, без объяснения причин: не состоялся запуск и всё тут! Но после широкой визгливой рекламы совместного космического проекта это звучало даже трагично и особенно било по самолюбию Зимогора.
Говорят, поверить в Бога можно в один миг, узрев его волю в обыденной жизни, когда она, насквозь земная и суконная, вдруг обретает небесный смысл и звучание, когда вопреки привычным законам творится нечто не подвластное ни уму, ни сердцу. В первые минуты Олег ничего особенного не испытал, если не считать удивления, и только спустя полчаса до сознания дошло, что он не просто проиграл спор и теперь выглядит самоуверенным московским идиотом, но разложен на лопатки, брошен на землю, как тряпка, о которую вытерли ноги.
Он никогда не испытывал подобных чувств. Приехать в Москву с расшибленной головой, синяками (а топограф наверняка уже разрисовал их приключения) и ещё уговаривать Аквилонова не соваться на Алтай, приводя какие-то сумасшедшие аргументы, — да такое можно представить лишь с больной головой.
Самое рациональное было бежать отсюда, чего, собственно, и добивался Мамонт — дирижёр оркестра братвы.
Зимогор ещё раз попытался успокоиться и трезво оценить обстановку. И как бы ни крутил, как бы ни выворачивал сотрясённые свои мозги, получалось, что Мамонт действительно каким-то странным образом предчувствовал неудачный запуск в Байконуре, причём за несколько дней до него. Или устроил там диверсию, что вообще не реально.
Его аналитический склад ума и привычки, полученные в академическом институте, подсказывали: не верь ни глазам, ни ушам своим, — по единичному факту невозможно судить обо всём явлении в целом, следует разобраться в обстоятельствах, понять, в чём заключается фокус — а он есть! Причём, возможно, вся хитрость в очень простой вещи: например, у Мамонта на космодроме или в Центре управления полётами работает близкий знакомый или родственник, который между прочим сообщил ему по телефону, что запуск не состоится по техническим причинам и рекламная суета вокруг него — блеф перед американцами, чтобы у них не пропал интерес к совместному проекту.
Простой, незамысловатый и очень русский обман иностранцев, хорошая мина при плохой игре — вытянуть из них деньги любыми путями, впутать в совместное дело, а там хоть трава не расти. Срыв старта? Бывает! У вас тоже «Челенджер» взорвался во время запуска! Весь мир смотрел, как валятся на землю обломки. А мы наоборот, очень осторожные, взяли и отменили взлёт, чтобы не было трагедии. Проверим системы, убедимся, что всё в порядке, и тогда запустим ваш груз…
Однако всякий поиск причин, способов разрешения задачи не выдерживал поединка с глубоким внутренним убеждением: произошло столкновение с аномалией, экстраординарным явлением, где не работает ни простая, ни академическая логика. Точно такая же по сути, как странная, таинственная Лаксана, спустившись с его рук на ночном альпийском лугу, с потрясающей точностью вонзила нож в точку, где следовало бурить скважину…
Но как об этом сказать Ивану Крутому?!
Аквилонов в последнее время относился к Зимогору по-отечески, и это означало, что он определён в наследники. Семидесятилетний начальник экспедиции готовил себе замену, хотя был бодр, никакими болезнями не страдал и поражал всех здоровым цветом лица — физиономия вечно красная, будто стакан принял или только что из бани. Силы в нём чувствовалось ещё лет на тридцать, но вышел какой-то новый закон, по которому его насильно отправляли отдыхать, да и сам Аквилонов жаловался, что нервы начали шалить, что нет прежней выдержки, поскольку нынешний российский рынок не выдержал бы даже настоящий государь Иван IV.
Средства массовой информации темы совместного космического проекта и отменённого запуска не касались до вечера, будто такой проблемы не существовало вовсе. Видимо, правительство наложило табу, нарушить которое никто не смел. И только поздно вечером, наконец, организовался какой-то круглый стол, где заговорили об утренней неудаче в Байконуре. Зимогор буквально влип в телевизор, однако ничего нового пока не услышал — наоборот, получил лишь подтверждения предсказаниям горно-алтайского пахана: представитель Центра управления что-то мямлил о несогласованности сторон, специалисты — об отсталой технологии и старости космодрома, политики осуждали амбиции Казахстана, а телекомментатор — совершенно мерзкий, небрито-осклизлый, будто салом намазанный тип поносил советскую систему, Брежнева, Королёва и даже Юрия Гагарина. И за пять минут экранного времени раз тридцать произнёс слово — задница…
Правда, вскользь, сквозь зубы, всё-таки прозвучало, что произошло зависание всей компьютерной сети ЦУПа, только что смонтированной американцами.
Для себя Зимогор отметил, что никогда ещё в жизни не следил так внимательно за событиями в мире; он, этот мир, существовал как бы сам по себе, мало трогая мысли и чувства. Тут же просидел до утра, вполуха слушая «вражеские голоса», вполглаза глядя в телевизор. Неудачу в Байконуре определённо замалчивали или уже предали забвению! И ничего не прогнозировали — значит, и за кордоном получили команду не раздувать: компьютеры-то зависли американские!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});