что-то. Да, конечно, плод мушмулы… бледной мушмулы несколько необычной формы… гибрид мушмулы и груши… видимо, потому, что кусок материи, постеленной на пол, не особенно черный, нижняя часть видится зеленоватыми прозрачными полушариями… они глубоко западают внизу и резко выдаются в конце позвоночника… во впадине явственно ощущается испарина… верхняя часть непрозрачно-белая с едва заметным розоватым оттенком… эту непрозрачность, видимо, создает покрывающий тело пушок, и белизна тоже, вероятно, результат отражения света от пушка. Поскольку я выбрал фото, где натурщица сильно наклонилась вперед, видимая под определенным углом спина, на которой выстроились в ряд позвонки, точно полузасыпанные песком древние курганы, окрашена в цвет слегка подрумяненной пшеничной корочки. Почему-то к этому цвету я испытываю особое влечение.
Тонкий и нежный пушок, как на очень дорогом бархате… приятно смуглая, упругая, как у ребенка, кожа… даже с помощью самой совершенной техники современная цветная фотография не может, конечно, воспроизвести все оттенки цвета. Однако… нет, я не собираюсь снова возвращаться к признанию Тасиро, но… и все же, если подвергнуть сомнению ложность лжи, совсем не исключено, что первая ложь обернется правдой… к тому же и сама женщина подтвердила, что он увлекался цветной фотографией… так что не следует еще полностью отметать вероятность того, что и это ню – его произведение. Возможно, Тасиро с такой настойчивостью опровергал свое первое утверждение именно потому, что не хотел, чтобы стало известно, каким образом эти фотографии оказались у него. Предположим, но интересно, можно ли определить это по его лицу. Ведь когда мужчина смотрит, когда мужчина во что-то всматривается, на его лице образуются совершенно определенные морщины. Житель вывернутого наизнанку мира, который не может убедиться в существовании объекта, пока не впитает его в себя…
Я придерживаюсь именно такой точки зрения. Прежде всего, интересно знать, достаточно ли у Тасиро сноровки, чтобы использовать широкоугольник. Потом этот альбом, названный «Смысл воспоминаний». Женщина, спокойно, сознавая, что ее фотографируют, приняла даже несколько театральную позу. Ее силуэт в ночной сорочке, сквозь которую просвечивают очертания тела… (Почему она разрешила мне рассматривать эту фотографию? – от безразличия ли, по рассеянности, сознательно ли, а может быть, из природного кокетства?..) да, очень возможно… натурщицей служила сама его жена, моя заявительница…
Внутри у меня все сжимается. Я убираю его фотографию, оставив только фотографию женщины. Утро еще не наступило, но бутылка виски уже пуста. Радио беспрерывно передает американские народные песни. Под одеялом жарко, я не отрываю глаз от плода мушмулы. В моем воображении женщина превращается в маленькую девочку. Мушмула, покрытая очаровательной тонкой пленкой, напоминающей перепонку лягушачьей лапки. Женщине, несомненно, пошла бы короткая ярко-красная юбка. Все это у меня причудливо переплетается и смешивается, как в репродукции Пикассо, висящей в комнате женщины, с воспоминанием о той странной девушке, которая служит в ателье у моей жены. Головокружительный акробатический номер с бесконечно повторяющимся падением с абсолютно безопасного каната, разложенного на земле. А что, если пойти с женщиной в ателье к моей жене и заказать ей там платье? Хотя постой, она ведь говорила, что хочет подыскать себе работу. Может быть, устроить ее к жене?.. Перепонка лягушачьей лапки стала еще очаровательнее, превратилась в оливкового цвета резину… что разрушается, что остается?.. на пластиковом потолке, отделанном под дерево, появляется все то же лицо… смеющаяся луна… почему так страшен сон, будто меня догоняет полная луна, который я вижу два-три раза в год? Сколько ни ломал голову, это так и осталось для меня загадкой…
4 часа 56 минут… раздражающий звонок будильника, словно провели по нервам наждачной бумагой… в горле горит, оно забито мокротой, даже курить не хочется… в отличие от обычного, вчерашнее опьянение продолжается, кажется, и сегодня. Сколько ни лью на лицо холодную воду – в глазах резь, будто долго стоял на голове, сколько ни сморкаюсь – из носа продолжает течь.
То, что еще только намечено на сегодня, уже записано в донесении. И ничего не остается, как действовать, будто все уже совершено. Маленькая комната почти без мебели кажется непомерно просторной. Может, потому что холодно. Греюсь, обхватив руками теплый чайник на газовой плитке. Выпью чашку кофе покрепче и пойду. Если выйду в половине шестого, то в шесть десять доберусь туда, где живет женщина. Возьму машину, несколько раз для вида проедусь перед «Камелией» и уеду – будет точно 6 часов 30 минут, как и сказано в донесении.
Я побрился, переоделся и уже пил кофе, просматривая вчерашнюю вечернюю газету, когда снова раздался звонок. На этот раз не будильника… звонок телефона… телефон – единственная стоящая вещь в моей комнате… я его установил не специально, имея в виду свою работу, а просто чтобы иногда, когда проспишь, можно было позвонить в агентство. Но, насколько я припоминаю, последние полмесяца такого не случилось ни разу… я даже подумывал, не отказаться ли мне от него… звонок раздается в третий раз… не представляю, кто бы это мог быть… Возможно, ошиблись номером?.. постой, а вдруг женщина… внезапно оказалась втянутой в какую-то историю, заставившую ее снова сменить штору на лимонную?.. или жена?.. если жена, да еще в половине шестого, то не иначе как аппендицит или острая пневмония… не дожидаясь четвертого звонка, беру трубку.
– Кто это?
– Вы спали?.. – Тусклый, слабый голос. Ну конечно же, Тасиро.
– Что случилось, в такую рань?.. – И грубо: – Вы подумали, который час?
– Да, я уж решил, если вы не проснетесь после еще одного звонка, положу трубку. Мне очень нужно с вами поговорить…
– Послушайте, на улице ведь еще совершенная тьма. Знаете ли, все хорошо в меру.
– Нет-нет, небо уже начинает светлеть. И такой печальный у него цвет. Вот прошла машина, развозящая молоко, а вот и топот газетчиков. Залаяла собака. Прогрохотал первый трамвай.
– Хватит болтать. Я кладу трубку.
– Не делайте этого! Вы потом пожалеете, что так отнеслись к последним, прощальным словам человека. Я скоро покончу с собой. Ночь не спал, все думал. Нет, я уже сыт по горло. О, снова газетчик бежит! Газета?.. в сегодняшнем вечернем выпуске будет заметка о моей смерти… причина… причина, в чем же она?.. невроз, наверно…
– Я восхищен вашей великолепной игрой. Но, к сожалению, я тороплюсь. Нельзя ли попросить вас продолжить спектакль ну хотя бы завтра?
– Вы не верите? Бесчувственный человек. Неужели из моих слов нельзя понять, правду я говорю или лгу? Хотя любая ложь, изреченная, заключает в себе определенный смысл. Но на этот раз я заставлю вас поверить. Я заставлю вас раскаиваться всю жизнь. Меня это очень радует. Я заставлю вас