Читать интересную книгу Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825 - М. Бойцов

Принцесса Елизавета, будучи тогда признана государыней всея России, возложила на себя орден св. Андрея, объявила себя полковником трех пеших гвардейских полков, конной гвардии и полка кирасир и приняла поздравления от первых чинов монархии. Войска и народ, которым она показалась со своего балкона, обнаружили такую радость, какой, по заявлению лиц, живущих в этой стране уже более тридцати лет, никогда не было видано ни при каком случае. Гвардейцы, через ряды которых она пожелала затем пройти, несмотря на сильный холод, выказали свою признательность за это бесчисленными радостными кликами. Такое удовольствие, бывшее всеобщим, еще усилилось вследствие надежд на близкое заключение мира, вызванное чтением манифеста, который повелено было объявить гвардейцам и который Швеция недавно распространяла[102]. Этим надеждам предаются тем сильнее, что нет теперь никого среди ли знатных или простых людей, кто бы не считал восшествие на престол принцессы Елизаветы и прекращение тиранического господства Немцев причинами, наиболее способными склонить В. В. к доставлению мира России. Едва Царица возвратилась снова в свои апартаменты, как стала принимать придворных дам; было уже около двух часов, когда они удалились. Фрейлины е. и. в. служили до тех пор, по ее повелению, принцессе Брауншвейгской и находились при ней. Так как они обязаны были последовать за Царицей, то принцесса Брауншвейгская попросила у нее, чтобы она соблаговолила оставить при ней фрейлину Менгден, не разлучать ее более с ней и не лишать ее этого утешения. Царица поручила передать ей, что она может располагать своей фрейлиной и может даже определить число лиц, которых желает оставить при себе для различных услуг, кроме того, может быть уверена, что ни в чем, могущем содействовать ее удобствам, не будет ей отказано. Царица уехала тотчас же вслед за этим в Зимний дворец. Войска стояли шпалерами в улицах, воздух оглашался всюду многочисленными криками «ура». Гренадеры, сподвижники ее славы, окружали ее сани и выступали с гордой уверенностью и необычайным одушевлением. Все окна были наполнены множеством зрителей. Как только царица прибыла во дворец, те же гренадеры заняли все входы в него, оспаривая их друг у друга. Те, которые находились уже там на карауле, никак не хотели согласиться на смену. После нескольких минут отдыха Царица отправилась в свою молельню, чтобы присутствовать там на благодарственном молебне. По пути туда она была окружена всеми гренадерами Преображенского полка. «Ты видела, матушка наша, – сказали они ей, – с каким усердием мы восстановляли твои справедливые права. Как единственную награду мы просим тебя объявить себя капитаном нашей роты, и чтобы мы первые могли тебе присягнуть у ступеней алтаря в неизменной верности». Их просьба была исполнена с готовностью равной их желанию и вызвала всеобщее одобрение их. (…)

Анонимное донесение о перевороте{91}

С.-Петербург, 28 ноября (9 декабря) 1741 года

Принцесса Елизавета повелела объявить иностранным министрам, что она только что провозглашена императрицей своими верноподданными и прежде всего своей гвардией. (…).

Отправившись с очень незначительной свитой в казармы Преображенского полка, она собрала роту гренадер, состоявшую тогда лишь из трехсот человек, стала сама во главе этого небольшого отряда и, заметив, что сани производят слишком много шуму, пошла пешком к Зимнему дворцу, где тотчас же отправилась в караульню и, увидя благоприятное расположение офицеров и солдат, объявила им, в чем дело, и разослала затем отряды гренадер для арестования императора, сестры его, Правительницы и ее супруга.

Гренадеры нашли их лежавшими вместе на постели. Их перевезли всех во дворец принцессы Елизаветы. Правительница, лишь только увидела гренадер, воскликнула: «Ах, мы погибли!» В санях она не говорила ничего другого, кроме: «Увижу ли я принцессу?» До сих пор она не добилась выполнения своей просьбы. Однако императрица повелела оказывать ей всяческое почтение и разрешила иметь при себе свою фаворитку. (…)

Говорят, что гр. Остерману будет отрублена голова. (…)

Е. И. В. заставила гренадер обещать, целуя крест, что они не будут обходиться жестоко с теми, кого они должны арестовать. Поэтому не было пролито ни одной капли крови. Между тем утверждают, что без такой предосторожности гр. Остерман был бы растерзан, потому что народ приписывает ему войну со Швецией, которой, однако, как уверяют, он старался избежать, сколько мог.

Радость написана здесь на всех лицах, и так как эта императрица обожается подданными, утверждение ее на престоле весьма прочно. Триста гренадер, столь отличившихся, попросили в виде награды, чтобы императрица провозгласила себя их капитаном и чтоб им позволено было принести присягу раньше всех других подданных, как гражданского, так и военного звания, на что и получили согласие. (…)

Императрица приказала также освободить Долгоруковых, малолетнего кн. Голицына и всех тех, кто верно служил императору ее отцу и императрице ее матери.

Шестого утром, после того как все было кончено, императрица велела позвать пленного шведского капитана Дидерона, возвратила ему его шпагу и подарила еще другую, золотую, сказав при этом: «Возвратись в Швецию и расскажи, что ты видел, а гр. Левенгаупту скажи, что я отправила повеление генералу Кейту не делать нападений». Немного погодя она поручила просить маркиза де ла-Шетарди, чтобы он отправил как можно скорее курьера в Швецию для уведомления министерства об этом миролюбивом решении, что он тотчас же и исполнил. (…)

Генерал Кейт написал поздравительное письмо императрице. Вся его армия изъявила повиновение. То, что рассказывалось о наступлении гр. Левенгаупта, оказалось теперь вымышленным. Генерал-фельдмаршал Долгоруков возвратился из Ивангорода, где находился в заточении. (…)

Э. Финч – лорду Гаррингтону{92}

С.-Петербург, 1 (12) декабря 1741 года

(…) Принц Антон Ульрих, принцесса Анна и дети их, принц Иоанн и принцесса Екатерина (как их титулуют в манифестах), выехали вчера поутру в четыре часа вместе с фавориткой принцессы Анны Юлианою Менгден под строгим конвоем и, как слышно, имели привал приблизительно верстах в 30-ти от города, где должны отдохнуть сегодня, а затем ехать далее, подвигаясь насколько позволят конвой и 200 лошадей, которых приходится отпускать им при каждой смене. Расходы по проезду до границы будут им возмещены, а когда они переберутся за нее, ее величество намерена сделать им драгоценный подарок, не принимая на себя, однако, обязательства отпускать им какую-либо определенную сумму ежегодно. Государыня дала им понять, что ежегодно будет возобновлять свои подарки, соразмерные их положению и званию; если они не лишат себя таких подарков своим поведением. (…)

Э. Финч – лорду Гаррингтону{93}

С.-Петербург, 19 (30) января 1742 года

(…) Граф Остерман, фельдмаршал Миних, граф Головкин, президент Менгден, обер-гофмаршал граф Левенвольде и секретарь по фамилии Яковлев или Сверчков привезены были вчера из крепости на площадь против коллегии, где установлен был эшафот. На эшафот этот около десяти часов внесли на носилках графа Остермана. Секретарь прочел перечисление преступлений, ему приписанных, изложенное на пяти листах. Его превосходительство, украшенный сединами, с длинною бородой, все время слушал с непокрытой головою, внимательно и спокойно. Наконец провозглашен был и приговор: граф, как я слышал, должен был подвергнуться колесованию. Однако никаких приготовлений к такой ужасной казни не было видно. На эшафоте стояли две плахи с топорами при них. Немедленно солдаты вытащили несчастного из носилок и голову его положили на одну из плах. Подошел палач, расстегнул бывшие на преступнике камзол и старую ночную рубашку, оголил его шею. Вся эта церемония, продолжалась с минуту. Затем графу объявили, что смертная казнь заменена ее величеством вечною ссылкой. Тогда солдаты подняли его и снова посадили на носилки. Изобразив что-то вроде поклона наклонением головы, он тотчас же сказал (и это были единственные слова, им произнесенные): «Пожалуйста, Отдайте мне мой парик и шапку», – тут же надел и то, и другое и, нимало не изменяя своему спокойствию, стал застегивать ночную рубашку и камзол.

Затем принялись за чтение приговоров остальным пяти преступникам, стоявшим вокруг эшафота, одному за другим, в том порядке, как они выше поименованы мною. Фельдмаршал приговорен был к четвертованию, остальные четверо – к отсечению головы, но всем тут же объявлена была замена казни ссылкою. Четверо из осужденных стояли с длинными бородами, но фельдмаршал был обрит, хорошо одет, держался с видом прямым, неустрашимым, бодрым, будто во главе армии или на параде. И с самого начала до конца процесса он всегда так же держал себя перед судьями, не изменил себе и на пути от крепости к эшафоту и обратно. Он все время как бы шутил с приставленными к нему стражами и не раз повторял им, что в походах перед лицом неприятеля, где он имел честь командовать ими, они, конечно, всегда видели его храбрым. Таким же будут видеть его и до конца.