Читать интересную книгу Город смерти - Виктор Глумов

— Вадим… — Оборачивается. — Я… что-нибудь для тебя значу?

— Конечно, — отвечает он на ходу, глядя перед собой, — ты — чудо. Лучшая девушка на земле.

Сейчас он весь — ожидание. Он на пороге дома, а тут еще я отношения выясняю. Со мной ему все понятно, он мужчина и мыслит иначе: сначала — дело, потом — женщины. Закрадывается подлая мыслишка: вдруг у него там кто-то есть, а тут я подвернулась… сама на шею повисла. «Приспособленец», — прозвучал в памяти голос Леона. Нет, Вадим искренне говорил, невозможно так искусно лгать. Леон ошибся. И не стоит себя накручивать. Просто Вадим на взводе, не до меня ему…

А все-таки если бы он вернулся один, что бы почувствовал? Опять вспоминается Леон: «Женщины. Все бы вам говорить. Постоянно шумите, когда надо молчать». Не могу побороть искушение и продолжаю:

— А я у вас точно чужой не буду? Там, наверное, люди не такие, как здесь…

— Не такие. — Разглядывает траву под ногами.

— А я работать смогу, да? И деньги получать, и мы…

— Да, — отрезает он и добавляет с упреком: — И никого не надо будет убивать.

Отчаянно матерится Генч. Натыкаюсь на его спину, смотрю вперед.

— Твою мать!

Снова эти твари — три штуки цепочкой, в почве. Соединены они тонкими перешейками, взбухающими из-под земли. Та, что в середине, шевелит ложноножкой, постепенно ложноножка втягивается, появляется внизу, шарит по стеблю травы. К горлу подкатывает комок. Леон прав: вряд ли в мире есть существо гаже. Достаю пистолет, знаю, что не поможет, но с ним как-то спокойнее.

— Вот вам и в обход, — говорит Леон и шагает вперед. — Только время потеряли.

На цыпочках иду следом. Да, оно не выпрыгнет и не схватит щупальцем, оно меня не видит и не чувствует — у него нет нервной системы.

А муты про эту дрянь ничего не сказали. Не сочли достойной внимания? Привыкли, как мы к трутовику привыкаем?

Больше на пути тварей не попадалось. Я ведь видела что-то подобное, и совсем недавно. В кошмаре? Вроде наяву. Проклятая девичья память, плавно переходящая в старческий склероз! Леон бы точно запомнил.

Метров двести прошли спокойно, твари не было. Вот и славно, надеюсь, эти — последние. Впереди опять валежник, обходить надо.

Пыхтя, продираемся. За завалом — поляна, до невозможности похожая на ту, где мы впервые увидели паразитов. И, естественно, — они, во всей красе.

— Леон, мы случайно по кругу не блуждаем?

Снимает рюкзак, долго роется, находит стыренный у Синтезатора компас.

— Нет, все правильно.

Пока Леон надевает рюкзак, топчемся на месте. Леон, как обычно, первый, Генка — замыкающий.

Розовое, бесформенное, пульсирует… Мерзость. Живая падаль. Невольно вспоминаются мозги в чьем-то раздробленном черепе. Выпали — и живут себе. Но пахнет на удивление вкусно — свежестью.

Вслед за Леоном подныриваю под рухнувшую сосну. На сломе — целый выводок паразитов. На мху вокруг ствола их тоже до фига. Ступаю осторожно, стараясь не прикоснуться к ним. Впереди та же картина: куски гнилого мяса, разбросанные по земле и прилепившиеся к деревьям. Такое впечатление, что тут разорвало великана.

Истошно орет Генчик, прыжком разворачиваюсь: поднимается на ноги, рожа перекошена, в глаза слезы.

— Оно… т-теплое, — бормочет он. — К-как человек.

— Ты его трогал? Руки покажи!

— П-поскользнулся…

Исполняет приказ: розоватые ладони. Грязные, но обыкновенные. Видать, вовсе оно не опасное, зря мы переживали.

Со временем мы перестаем замечать мутантов, появляется новое ощущение: мы здесь не одни. Гости в чужом доме. Кто-то бесшумно скользит следом, прячется за деревьями. Обернешься — пусто, но почему тогда я кожей чую опасность? Леон тоже постоянно замирает, водит стволом автомата из стороны в сторону, Генчик вертит башкой. Только Вадим погружен в мысли, никто и ничто его не интересует.

Внезапно лес заканчивается, и мы оказываемся на лугу, плавно переходящем во вспаханное поле. По-птичьи дергая головой, Генчик пятится, пятится. Я отступаю за ним.

— Это оно, — лепечет он. — Сваливаем, пока не поздно.

Вадим устремляется назад, в лес. Быстрее всех улепетывает Генчик и бормочет на ходу, задыхаясь:

— Я говорил… там не пройти! А… а вы… Хорошо… успели! Оно… не заметило.

Первым иссякает Вадим, упирается в ноги, хватает воздух ртом. Леон вытирает пот и материт неведомую хрень, которая помешала его планам. Генка с остервенением чешется, как шелудивая собака. Аж раздражает.

— Да хватит тебе чухаться! — ору я и осекаюсь: его лицо испачкано кровью, он чешет руку, ту самую, которой прикоснулся к твари.

Застывает. Подхожу и говорю:

— Кровь откуда?

Недоумевает, смотрит на ладонь: кожа содрана и болтается лоскутом.

— Где это ты так?

— Не знаю… За ствол зацепился. Вообще не больно!

— Бывает, это от страха. Покажи-ка…

Ни черта себе! Мышцы видно… цвета вареного мяса. Крови нет, только по краям раны выступает буроватая сукровица.

— Перевязать надо, — из-за спины советует Леон, лезет в рюкзак, лоскутами рвет какую-то тряпку и протягивает Генчу.

— Давай… — вызываюсь я, но Леон больно хватает за руку и качает головой. — Сам справится. Вот теперь нам поможет обход.

Генка плетется в хвосте, возится с самодельным бинтом, шумно дышит. И вдруг затихает. Оборачиваюсь: с открытым ртом глазеет на руку, «бинт» болтается ненужной тряпкой. По замурзанным щекам катятся слезы.

Медленно подхожу, пытаюсь прикоснуться, но он отпрыгивает.

— Не трогай… Все. Труп я… Все.

Садится на землю, поджимает ноги и утыкается в здоровую руку, левую. Правая отведена в сторону и лежит поверх травы, как ненужная вещь. С чего бы это у него истерика? Опускаюсь на корточки рядом, тянусь к его плечу. Шарахается в сторону и шепчет:

— Ко мне нельзя прикасаться. И к твари нельзя… Вот, — разматывает повязку, поднимает раненую руку ладонью вверх. — Смотри, но не трогай.

Рана ужасна. Неестественно ужасна. Мышцы приобрели цвет гнилого мяса, сукровицы стало больше. По краям вспухли крошечные розоватые новообразования, раскидали ложноножки, прорастающие в кожу. Перед глазами темнеет. Падаю на задницу и сжимаю виски.

— Что тут у вас? — В голосе Леона беспокойство.

Молчу. Генч тоже молчит, все написано у него на лице.

— У вас такие рожи, как будто кого-то хороните, — продолжает Леон уже с раздражением.

— Хороним, — роняет Генч и показывает руку. — Меня.

Никогда не видела, как Леон теряет самообладание. Уверенность и гонор вмиг облетают с него, и теперь передо мной усталый, напуганный человек.

— Дайте мне пистолет, — лепечет Генч дрожащим голосом.

— Парень, только не паникуй, — говорит Леон, меряя шагами поляну. — Что-нибудь придумаем.

— Руку ампутировать надо, — поднимаюсь и отхожу подальше от розовых тварей.

Сознание из последних сил отгораживается от очевидного, из-за чего я чувствую себя пустой куклой. Понимание бьется где-то далеко, на периферии.

— В аптечке Синтезатора должно быть обезболивающее, — подает голос Вадим.

Как и я, он в ступоре. Леон копается в рюкзаке, достает черный чемоданчик и тупит над замком. Вадим старается помочь, в итоге они только мешают друг другу, возятся, пихаются… Щелк!

— Почти ничем не отличается от наших, — говорит Вадим, протягивает Генчу тонкий шприц. — Не знаю, поможет ли… при таком деле.

— Куда колоть? — спрашивает Генч одними губами и вдруг бледнеет, закатывает глаза, падает.

Шприц валяется на мху. Белый. Чужой. Бесполезный.

— Жже-е-ет! — хрипит Генч, загребая пальцами землю.

Отступаю. Отползаю. Что это с ним? Тело выгибается дугой, голова мотается из стороны в сторону, на губах пузырится кровавая пена. Никто не решается ему помочь. Кричу взахлеб:

— Ну сделайте хоть что-нибудь!

Мужчины безмолвствуют. Генч в исступлении рвет на себе одежду, катается. Задирается рубаха, обнажая бледный торс: из трещины на его животе, сочащейся кровью, выбухают внутренности… Нет, не внутренности: розовато-бурое чужеродное тело.

Я — камень. Мне нет до этого дела.

— Больно… — хрипит Генч, пришептывает, срывается на вопль. — Добейте… Добейте-е-а-а!

Леон выхватывает пистолет, целится. Я — камень, мне не нужно отворачиваться. Передо мной — превратившийся в меч милосердия Леон… Передо мной перекошенное лицо, выпученные глаза… Пустота. Гулкая. Выстрел — Генка падает, взгляд его стекленеет, рот закрывается, руки и ноги мелко дрожат. Затихают.

Мы молчим. Мы — камни, не только я.

Тело некоторое время лежит неподвижно и вдруг начинает шевелиться. Закусываю губу, подавляя крик: твари прорастают отовсюду. Пара минут — и вот это уже не труп, а фарш, выпустивший десятки щупалец. Словно его разобрали на молекулы и построили другое существо.