На Тумском острове собрался едва ли не весь Вроцлав. На площадях перед собором и обеими колегиатами толкучка была неимоверная, толпа напирала на алебардников, которые делали проход для идущих в процессии епископа, прелатов, монахов и клириков. Процессия шла от кафедрального собора к Святому Эгидию, оттуда к Святому Кресту, на очередное богослужение.
Surrexit Dominus de sepulcroqui pro nobis pependit in lingoAlleluia!
Женщина в капюшоне, пахнущая розмарином, схватила Крейцарика за рукав, потянула его под стену, за подпору около крестильной часовни.
– Чего ты хочешь? – проворчала она. – Что у тебя такое неотложно важное? А же говорила, чтобы ты не встречался со мной средь бела дня. А тем более такого дня.
Крейцарик осмотрелся, вытер со лба пот, облизал губы. Женщина внимательно за ним наблюдала. Шпик откашлялся, открыл рот, снова его закрыл. И вдруг побледнел.
– Ага, – мгновенно догадалась женщина. – Епископ всё-таки заплатил больше?
Шпик попятился, вздрогнул, наткнувшись спиной на твердую опору стены, трясущейся рукой попытался нарисовать в воздухе магический знак. Женщина подскочила, ударила его, коротко, без размаха. Коленом приперла к стене.
– Хороший еврей не предает, – прошипела она. – Ты плохой еврей, Крейцарик.
Блеснул нож, шпик поперхнулся и обеими руками схватился за гороло, между пальцами запульсировала кровь. Женщина набросила ему плащ на голову, повалила на землю, а сама бросилась в толпу.
– Лови! – крикнул своим агентам Кучера фон Гунт. – Ло-о-ови-и-и!
В толпе забурлило.
Advenisti desiderabilis,quem expectabamus in tenebris…
Ввинчиваясь в толпу, как крот к грунт, один из агентов настиг женщину, схватил ее за плечо. Увидел желто-зеленые глаза. Не успел даже крикнуть, блеснул нож и рассек ему трахею и гортань. Второй агент стал женщине на пути, толпа заколыхалась и собралась вокруг. Агент охнул, его глаза застелила мгла; он не упал, остался, парализованный, как кукла, подвешенный в толчее между небом и землей. Люди начали кричать, пронзительно пищала девочка, непослушными ручонками размазывая пролившуюся на нею кровь по праздничному белому платьицу. Кучера фон Гунт протиснулся сквозь толпу, но застал уже только трупы. И слабый запах розмарина.
Alleluia, alleluia!
Пасхальная процессия приближалась к колегиате Святого Креста.
– Господин… – промямлил отец Фелициан, сгибаясь в поклонах. – Вы приказывали, чтобы донести… Я готов… Можно ли говорить?
– Можно.
– Говорю… Дело, видите ли, такое… В Карловицах был конский базар… Лошадьми там торговали…
– Связно, – прошипел Стенолаз. – Более связно, святоша. Медленнее, яснее и более связно.
– Ваша милость приказала, чтобы выследить девку… Которую скрывают. Чтобы тут же донести… Я подслушал у Святого Войцеха… Как инквизиторские агенты между собой разговаривали… Дзержка, вдова Збылюты из Шарады, торговка лошадьми из Скалки под Шьрёдой… Приехала на конский базар в Карловицы. И девка с ней была. Вроде дочка, но все знают, что у той Дзержки нет никакой дочери… Ну вот, среди купцов шум поднялся, потому что многие подумывали, как бы это с вдовушкой пожениться, ведь в приданом самый лучший табун в Силезии. А тут на тебе – девка внебрачная либо приёмная, готовая унаследовать…
– По делу.
– Как прикажете. Эта девка, та вроде дочка, говорил один из агентов, ниоткуда взялась, будто с неба упала, и ныне в Скалке живет. Да-к я себе подумал: а вдруг это та самая девка, которую Белява ищет и ваша милость тоже? Возраст будто сходится… Потому что я слышал, как говорили… Описали, как эта девка выглядит…
– Описали, говоришь. Тогда повтори описание. Обстоятельно и подробно.
Епископ Конрад слушал. С виду внимательно, но Стенолаз знал его слишком хорошо. Епископ был рассеян, возможно, потому, что трезв. Он делил внимание между Стенолазом, орущей в женских палатах Клаудиной Гаунопольдовной и доносящимися со двора покрикиваниями Кучеры фон Гунта.
– Ага, – сказал он наконец. – Ага. Значит, девушка, которая была свидетелем нападения на коллектора и которая это нападение пережила, по-прежнему жива. Хотя ты дважды брал ее в облогу, она ускользала. И сейчас, утверждаешь, скрывается в Скалке, в имении Дзержки де Вирсинг, вдовы Збылюты из Шарады.
– И следовало бы, я считаю, что-то в этом деле предпринять.
Конрад почесал затылок, поковырял в ухе.
– А что здесь предпринимать? – Он пренебрежительно надул щеки. – Жаль времени и усилий. Дзержка де Вирсинг ведет себя образцово, с гуситами больше не торгует, щедро дает на Церковь. Не вижу причин, чтобы ее… А девка? Девка – никто. Какой из нее свидетель? Даже если запомнила что-то из тех событий, даже если будет способна кого-либо узнать, кто ее послушает, кто поверит? Всем ведь известно, что панночкам разные чудные фантасмагории видятся, когда их менструальная истерия по мозгам бьет. Давай не будем забивать себе ею голову. Забудем о ней. Забудем о происшествии, которое случилось со сборщиком подати. Прошло уже почти четыре года. Я уже забыл. Все забыли.
– Не все, – покрутил головой Стенолаз. – Фуггеры, например, не забыли. Недавно дали мне это понять. Поверь мне, папочка, они захотят докопаться до истины и взять виновных за жопу. С этой целью используют всё, что удастся использовать. Всё. Эта девушка, может, и никто, но она представляет угрозу.
– Что ж… – Епископ сплел пальцы, наклонил голову. – Коли так… Ну, делай, что считаешь нужным.
– А ты что? – Птичьи глаза Стенолаза блеснули. – Умываешь руки, как Пилат? Напоминаю, что тут о твоей заднице речь идет, это ты похитил налог, тебе могут угрожать показания девушки. Если ты принимаешь решение, то не маши нехотя своим посохом, но дай мне приказ, конкретный и недвусмысленный.
– Биркарт, – Конрад выдержал взгляд. – Осторожно. Не переходи границу.
Оба долго молчали, испытывая глазами свою выдержку. Клаудина затихла, со двора также не доносились никакие звуки. Наконец епископ выпрямился, его лицо стало жестким, губы сжались.
– По моему приказу, – сказал он, – ты сделаешь то, что сделаешь. А то, что будет сделано, мы, епископ Вроцлава, volumus et contentamur, одобряем и признаем соответствующим нашей воле. И берем на себя за это полную ответственность. Достаточно?
– Теперь полностью.
Большие городские часы, висящие на башне вроцлавской ратуши со времен епископа Пшецлава из Погожели, под скрежет шестеренок и стон пружин вдруг объявили металлическими ударами девять часов дня. Сейчас, в конце марта, это означало, что до заката солнца и ignitegium осталось около трех часов.
Дуца фон Пак стояла у окна, совершенно нагая, повернувшись спиной к Стенолазу, опираясь на фрамугу, как кариатида. Он мог бы смотреть на нее так часами.
– Подойди сюда, – позвал он. – Пожалуйста.
Она послушалась.
– Ты говорила, – медленно сказал он, – что жаждешь делать то, что я. Вместе со мной. Ты по-прежнему этого хочешь? Не передумала? Готова к этому?
Она кивнула головой. Медленно.
– Если начнешь, обратной дороги не будет. Ты отдаешь себе в этом отчет?
Снова кивок. Стенолаз встал.
– Надень это.
Через минуту она стояла перед ним в черном стеганном акетоне, брюках и высоких сапогах. Он помог ей надеть и затянуть пластины нагрудника, наспинник, горжет, наплечники, аванбрасы, остальные пластины. Черную повязку на волосы. Черный плащ с капюшоном.
– Меч?
– Предпочитаю копье.
– Выпей это. До дна. Повторяй за мной: Adsumus, Domine, adsumus peccati quidem immanitate detenti…
– Приди к нам, останься с нами, пожелай войти в наши сердца…
– Аминь. Пойдем.
– Что это было… То, что я выпила?
– Наркотик.
– Не слишком вкусно.
– Привыкнешь. Пойдем. Ага, еще одно. Скажи мне…
Она подняла голову. И глаза. Цвета глубин горного озера. Прекрасные. Пленительные. И абсолютно нечеловеческие.
– Как тебя, – спросил он, колеблясь, – собственно зовут?
Дзержка де Вирсинг не знала, что ее разбудило. Это не был лай собак. Собаки, встревоженные, возможно, подкрадывающимся лесным зверем, лаяли в Скалке всю ночь, их лай только вначале мешал засыпать, потом к нему привыкали, он терял свой тревожный характер и становился обычным для уха. Так что, вероятнее всего, это было видение, страшный сонный кошмар, ставший причиной того, что Дзержка вдруг резко вскочила и села на кровать. Напряженная, полностью пришедшая в себя, готовая к действию.
Собаки не лаяли.
– Эленча! Проснись! И одевайся!
– Что случилось?
– Вставай! Быстро!
Звенящая в ушах неестественная тишина резко лопнула, распоротая несущимся со двора криком убиваемого. Этот крик почти сразу был поддержан другими, в мгновение ока вся усадьба Скалки разразилась криками и топотом. А в оконных пленках замерцал огонь.
– Эленча! Сюда!