раз, когда он согревался... он, как и другие философы, чей ум пропитан поэтической фантазией, заражался общим энтузиазмом к великолепной славе". Джонсон, охваченный аристократическим и христианским энтузиазмом, писал о святом острове у берегов Шотландии: "Мало можно позавидовать тому человеку, чей патриотизм не набрал бы силу на равнинах Марафона или чья набожность не стала бы теплее среди развалин Ионы"².
И все же в своей книге о путешествии, которое совершили они с Босуэллом, буржуазный Джонсон заметил о жестоких и аристократических традициях запада Шотландии, что "человек, который ставит честь только в успешном насилии, является очень хлопотным и пагубным животным в мирное время"³.Как писатель он не зависел от церковного или аристократического покровительства, а был самостоятельным хозяином литературного рынка, хозяином Груб-стрит (которую в своем "Словаре" он назвал "населенной авторами небольших историй, словарей и временных поэм"). За семь лет до этого весьма высокопоставленный лорд Честерфилд подписался на "Словарь" на абсурдную неаристократическую сумму в 10 фунтов стерлингов. Хотя в то время эта сумма составляла половину годового дохода бедняка, по меркам расходов благородного лорда это были сущие копейки, да и по сравнению с княжескими 1575 фунтами, которые шотландский и буржуазный печатник Уильям Страхан организовал для Джонсона в начале работы над проектом, - сущие пустяки. Однако по завершении проекта милорд Честерфилд был замечен в прессе в качестве покровителя успешного словаря. Джонсон был вынужден написать ему декларацию о независимости буржуазного автора от всего, кроме торговли, которую Джонсон действительно использовал, чтобы содержать себя по подписке:
Я надеюсь, что нет ничего циничного в том, чтобы не признаваться в своих обязательствах там, где не было получено никакой выгоды, или не желать, чтобы публика считала меня обязанным покровителю тем, что провидение позволило мне сделать для себя самого.⁴
В самом словаре он описывает "покровителя" как "обычно негодяя, который поддерживает наглостью, а отплачивает лестью". Пусть нам отплатят монетой: "Ни один человек, кроме тупицы, - заявлял он, - никогда не писал иначе как за деньги"⁵ "Мало найдется способов, - говорил он снова, - в которых человек может быть занят более безобидно, чем в получении денег". Его собеседник, тот самый печатник Страхан, который тоже жил торговлей и был другом буржуазного Бенджамина Франклина (как не был другом Джонсон, ненавидевший рабовладельческих американцев), заметил: "Чем больше об этом думаешь, тем справедливее это кажется"⁶.
Джонсон никогда не предавался антиэкономическим, антиконсюмеристским измышлениям, столь распространенным среди клерикалов после 1848 г., а также среди аристократии и буквоедов ранее. Вспомните его слова о том, что люди всегда берут лучшее, что могут получить. На легкое предположение, что деньги - это еще не все, он ответил: "Когда я бегал по городу очень бедным человеком, я был большим сторонником преимуществ бедности; но в то же время я очень сожалел, что был бедным"."В 1753 г., задолго до того, как это слово стало престижным, он одобрял инновации: "Век сходит с ума от инноваций; все дела в мире должны делаться по-новому; людей должны вешать по-новому", и проявлял осознанный интерес к новым способам пивоварения.⁸ За несколько десятилетий до этого он произнес следующую хвалебную речь о подающих надежды прожектерах:
То, что попытки таких людей часто будут неудачными, мы вполне можем ожидать; но от таких людей, и только от таких, мы должны надеяться на возделывание тех частей природы, которые еще лежат в запустении, и на изобретение тех искусств, которых еще не хватает для благополучия жизни. . . . Все, что предпринимается без предварительной уверенности в успехе, ... среди узких умов может ... подвергнуть своего автора порицанию и презрению; ... каждый человек будет смеяться над тем, чего он не понимает, ... и каждый великий или новый замысел будет подвергнут порицанию как проект"⁹.
Это была декларация против своих врагов в пользу буржуазного достоинства и свободы совершенствования. Такая декларация была бы практически невозможна в 1620 году, хотя Фрэнсис Бэкон, при всей его аристократической гнусности, был ранним малиновником той весны. Примерно в то же время, что и Джонсон, Бенджамин Франклин с нехарактерной для него горечью писал о том, что попытки такого улучшателя, как он, "принести пользу человечеству, ... как бы хорошо они ни были продуманы, в случае неудачи подвергают его, хотя и очень несправедливо, всеобщему осмеянию и презрению, а в случае успеха - зависти, грабежу и злоупотреблениям"¹⁰ Как отмечал Вебер, приход творческого разрушителя "не был в целом мирным. Поток недоверия, иногда ненависти, прежде всего морального негодования, регулярно противостоял первому новатору"¹¹.
Рассмотрим подробнее более сложный случай.¹² В нем гипотеза об изменении отношения к достоинству денег и зарабатывания денег проверяется на другом примере, который, как можно предположить, противоречит этой гипотезе. В нем приводится другой аргумент a fortiori.
Герои шести зрелых и законченных романов Джейн Остин, опубликованных в период с 1811 по год после ее смерти в 1817 г., - мелкие землевладельцы и их пасторы, мелкое сельское дворянство, а на втором плане - армия и флот. Она никогда не изображает и почти не упоминает о высотах крошечной аристократии Англии. Например, ее посвящение "Эммы" в 1815 году принцу-регенту было, как известно, вынужденным. Она пишет своей племяннице Анне в 1814 году: "Три-четыре семьи в деревенской глуши - самое то для работы".¹³ Мы ничего не слышим о герцогах и герцогинях, хотя немного больше о крупном дворянстве графства, которое выше рангом трех-четырех семей. Ужасная леди Кэтрин де Бург из романа "Гордость и предубеждение" "любит, чтобы различия в ранге сохранялись", о чем говорит ее фамилия в нормандском стиле (хотя она подозрительно буржуазная: "из города").¹⁴
Люди Остин вместе со своим местом в дворянстве несут в себе неодобрительное отношение к игорным столам и дуэльным площадкам настоящей аристократии, к увлечению охотой и выпивкой среди графских кровей. Поговорка "Пьян как лорд" до сих пор бытует в Англии. В начале XIX века, по словам историков Леонор Давидофф и Кэтрин Холл, "претензии [английских буржуа] на моральное превосходство лежали в основе их вызова более ранней аристократии"."Лорд Броуэм, выступая за законопроект о реформе 1832 г., распространявший право голоса на небольшую часть городской буржуазии, назвал "средний класс" (так он назвал этот класс в новом, как ему казалось, выражении) "подлинными хранилищами трезвого, рационального, разумного и честного [обратите внимание на значение "подлинного"] английского чувства"."Радикальную и евангелическую агитацию в Великобритании возглавляли не аристократы, а представители среднего класса, особенно образованные буржуа, такие как Уильям Уилберфорс, происходивший из рода купцов из Халла. (Правда, реальные посты в