«Знаю, для кого работаю!»
Мы сидели в ресторане ВТО. Вдруг к нашему столу кинулся человек. — Фаина Григорьевна! — воскликнул он (чехарда с отчеством Ф. Г. происходит так часто, что она уже давно не обращает на нее внимания. «Называйте как хотите, какое это имеет значение», — отвечает Ф. Г. любопытствующим).
— Фаина Григорьевна, дорогая! — говорил человек (это был Ролан Быков), чуть покачиваясь. — Вы не представляете, как я рад вас видеть!
— Здравствуйте, Ролан, здравствуйте. Вы что-то похудели, — сказала Ф. Г.
— Съемки замучили, — объяснил Быков. — Но вы были на нашем фильме?
— Нет, еще не успела.
— Если бы вы знали, сколько мук было с его премьерой, — быстро говорил он. (Речь шла об «Айболите-66», который долго не выходил на экран.) — Но я вам хотел сказать нечто очень важное. Когда я работаю, я всегда знаю, для кого я работаю, кому моя работа предназначена, на кого она рассчитана, кому я ее посвящаю. Этот фильм я делал для вас…
— Спасибо! — улыбнулась Ф. Г., а Быков, наклонившись к ней, горячо продолжал:
— Для вас, и вы поймете меня, для вас и еще для нескольких близких и дорогих мне людей.
— Спасибо, спасибо, Ролан! Быков, поцеловав руку, отошел.
— Хороший актер, — сказала Ф. Г. — С ним я работала в этом моем позоре — «Осторожно, бабушка». Одного я только не понимаю: если делают фильм для меня, то, может быть, можно было бы и пригласить меня на премьеру? Странно, не правда ли?
«Я говорю не в точности то, что думаю»
— Запишете, а потом обнаружится, что всё, что вы записали, — неправда. Я так и скажу, даже несмотря на то, что говорила при свидетелях!
И Ф. Г. рассказала, как однажды сама попала в аналогичное положение. Села и записала необычайно интересную историю, которую поведала ей Екатерина Павловна Пешкова. Прослушав запись, Пешкова возмутилась:
— Немедленно это уничтожьте! Я ничего подобного вам не говорила!
Может, после этого у Ф. Г. появилась такая настороженность к любым записям — даже и к тем, что делала она сама. И почему она так методично уничтожала их? Боялась неточности?
Разумеется, нельзя точно передать на бумаге разговор или беседу. Даже если вести стенограмму. Останется незафиксированной интонация, жест, мимика. Но думается, дело здесь не только в этом.
Знакомство даже с безукоризненно зафиксированной беседой может вызвать (и вызывает) неудовлетворение самым смыслом ее, сомнение в верности фактов. И эти неудовлетворение и сомнение будут не лишены оснований. Прекрасная английская писательница Айрис Мэрдок очень верно подметила: «Когда я говорю с вами, даже сейчас, я все время говорю не в точности то, что думаю, а то, что может вас заинтересовать и вызвать отклик… К этому так привыкаешь, что уже перестаешь замечать».
— Да, да, совершенно верно! — поддержала эту мысль Ф. Г. — Меня порой оторопь берет, что я несу, глядя в глаза тупому собеседнику! Так хочется, чтобы хоть что-то пробилось сквозь его толстую кожу! И разве можно рассказывать, если слова твои падают в пустоту?! Я только одного не возьму в толк, как, понимая это, можно стать писателем? Объясните мне, пожалуйста!..
«Страшны не деньги, а безденежье!»
— Настроение у меня сегодня — отвратительное, — встретила меня Ф. Г. — Хоть в петлю лезь.
А кто виноват? Паспорт, конечно. Но его на скамью подсудимых не поташишь и годы вспять не повернешь. Я все чаще вспоминаю детство, а это признак, что жизнь катится к закату. Вот и заговорила я красиво — и это тоже плохо: осточертело все на свете и моя ироничность в том числе.
Сидела с утра, как дура, уставясь в потолок, думала, как вернуть аванс в ВТО, и снова проклинала Ниночку, втянувшую меня в аферу. Ну, получила я деньги, а куда они ушли!
Евдокия Клеме каждый свой приход пишет записки о расходах. Вытащила сегодня эту пачку и, прежде чем спустить ее в мусоропровод, стала читать. Жаль, счетов у меня нет и арифмометр на юбилей никто не подарил — это я намекаю, — она улыбнулась. — Мне бы сесть за старинную кассу с никелированным бюстом, нажимать клавиши и крутить ручку. Там было такое окошко с надписью «уплочено» и большим указательным пальием, — может.быть, тогда стало бы ясно, сколько я трачу на жизнь.
Откладывая один за другим листочки домработницы, Ф. Г. вела суровый подсчет.
— Итак, в январе месяце сего года я съела пять кило мяса, шесть кило рыбы, в один день 21 января, очевидно в честь памяти Ленина, ушло кило ветчины: наверняка приходила Нателла, потому что на следующий день, 22-го Евдокия Клеме вписала в счет еще кило ветчины, которую на этот раз съела я или вы тайно от меня.
— Ничего не тайно, — возразил я. — Вы сами сделали мне яичницу с ветчиной. Любящими руками, как вы сказали, и она оказалась необычайно вкусной.
— Любящими руками все вкусно, — подтвердила Ф. Г. — Но никогда не поверю, что вы уплели килограмм сразу!
Она протянула мне пачку листочков:
— Прошу вас, там, на кухне, откройте дверцу мусоропровода и бросьте их — туда им и дорога!
С одной причиной плохого настроения расправились, — сказала она удовлетворенно, — но что делать с деньгами, ума не приложу. Ненавижу их, хотя точно знаю: страшны не деньги, а безденежье.
Я тут недавно возликовала: телевизионщики захотели снять на пленку «Сэвидж». Весь спектакль! Боже, как хорошо! Это сколько съемочных дней наберется — в долговую яму меня не отправят! Стала мысленно делить шкуру неубитого медведя: прежде всего верну аванс, долги, и, пожалуй, еще что-то останется.
Так нет же! Вчера после спектакля ко мне в уборную явились трое. Режиссерша, безвкусно одетая в крупный горох при вышесредней упитанности, дама в партикулярном платье — удивительно, что без портфеля, — она сразу представилась:
— Я заместитель Николая Пантелеймоновича Карпова. Он шлет вам огромный привет.
Я поблагодарила, пытаясь вспомнить, кто этот Пантелеймонович.
— Главный редактор литдрамвещания на телевидении, пояснил я.
— Не знаю такого. И еще пришел оператор. С его лииа не сходила улыбка. Я сначала улыбнулась ему в ответ, но потом поняла, как ужасно видеть постоянно улыбающегося человека, начинает казаться, что спектакль не кончился и я все еще в «Тихой обители».
Но диалог мой с дамами действительно дурдом. Я по три раза повторяла им одно и то же, они согласно кивали, оператор радостно улыбался, а разговор не двигался с места.
— Вы нас и не почувствуете, — уверяла режиссерша. — Мы снимем спектакль тремя камерами за один вечер! Вам ничего не придется менять.
— Так это и ужасно! — твердила я в десятый раз. — Артист не может на телевидении, где все сидят в первом ряду, играть так же, как в театре, — для зрителей и амфитеатра, и бельэтажа, и балкона.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});