Умный, но странный мальчик, ненавидящий мать, не по-детски увлекающийся философией и античной литературой; одарённый юноша с расщеплённой эротичностью, одновременно экзальтированный и асексуальный; молодой человек, явно деградировавший после перенесенного им шуба; мужчина средних лет, в ком трудно найти прежнего одарённого юношу, упрямый и педантичный законник, кто, сев в кресле судьи, становится лютым гонителем геев — такими рисует автор жизненные этапы Клайва Дарема в своём романе и в послесловии к нему.
Сексологу остаётся лишь признать, что метаморфоза, описанная Форстером, в принципе возможна. После перенесенного шуба личность больного может кардинально измениться. В таком случае не исключена и смена соотношения силы обоих потенциалов — гомо- и гетеросексуального, происходящая на фоне крайне низкой сексуальности, что чаще всего свойственно шизофрении. Именно так всё и происходит в романе Форстера с Клайвом.
Что же касается Мориса, он пошёл своим путём. Историю его сближения с Алеком стоит напомнить читателю.
В отличие от близких Клайва, слуги из его поместья хорошо знали о том, что друзья спят вместе. Мало того, в руки молодого егеря как-то попала любовная записка, адресованная Морису. Алек был бисексуалом и прежде имел половые контакты лишь с женщинами. Морис очень нравился ему, заставляя фантазировать о любовном свидании с ним. Егерь оборудовал в лодочном ангаре любовное гнёздышко, предвкушая близость с другом своего хозяина. Морис в это время тяжко переживал разрыв с любовником и посещал гипнотические сеансы доктора Джонса. Дело кончилось тем, что Алек влез в окно комнаты, в которой прежде спали оба друга. Морис оказался хорошим любовником, способным доставлять и получать наслаждение; Алек же совершенно очаровал и покорил его. Однако, получив от него телеграмму, открытым текстом предлагавшую ему прийти в лодочный ангар, молодой человек испугался возможного шантажа. Он стал наводить справки о егере, а тот, узнав об этом, не на шутку оскорбился и, действительно, решился на шантаж, не столько с тем, чтобы раздобыть денег, сколько чтобы отомстить своему обидчику. Морис назначил ему встречу для переговоров в Британском музее. Дело кончилось полным примирением молодых людей, причём Морис признался:
«— Господи, если бы ты выдал меня, я бы тебя уничтожил. Быть может, это обошлось бы мне слишком дорого, но я раздобыл бы денег, а полиция всегда на стороне таких, как я. Ты ещё не знаешь. Мы бы упекли тебя в тюрьму за шантаж, а уж после… я бы пустил себе пулю в лоб.
— Убил бы себя?
— Потому что к тому времени я понял бы, что люблю тебя. Слишком поздно, всё, как всегда, слишком поздно».
Сделанное им признание в любви тоже, казалось бы, запоздало. Дело в том, что Алеку через пару дней предстояла эмиграция в Аргентину, где они с отцом и братом собирались открыть собственный бизнес. Просьбы Мориса о том, чтобы бывший егерь остался с ним, «ведь теперь им нельзя терять друг друга», остались без ответа.
Однако, придя в день отплытия юноши, чтобы проводить его и расстаться с ним навсегда, Морис нашёл на корабле лишь его раздосадованных родных: Алек потерялся. Но Морис знал, где искать друга и любовника; он направился в лодочный ангар. Таким был счастливый конец книги, заранее запланированный автором.
Освежив в памяти сюжетные нити романа, вернёмся к вопросу о причинах его холодного приёма читателями. Претензии к автору со стороны гомосексуальной части читателей понятны: геев раздражало неправдоподобное платоническое поведение Мориса и Клайва. Им приходило в голову, что Форстер неспроста изобразил столь нелепый любовный союз: таким способом он заигрывал с «нормальным» большинством, мол, глядите, как нелегко даётся геям решение вступить в половую близость! Подобные подозрения не имеют под собой никакой почвы. Независимость и честность автора бесспорны, да, кроме того, для подавляющего большинства гетеросексуальных читателей моральные колебания геев глубоко безразличны. Для них все «гомики» одинаковы, чем бы они там в постели друг с другом ни занимались. На взгляд консервативно настроенных гомофобов, сексуальная «переориентация» Клайва отнюдь не делала его мужчиной. Переключившись на женщин, он лишь испортил жизнь своей жене. По-настоящему же книга стала бы бестселлером, если бы в ней речь шла о реальном политике, современнике читателей романа. Гомофобам куда интереснее обсуждать интимные тайны знаменитостей и осуждать их, чем вникать в нюансы переживаний «голубых» персонажей!
Поскольку странные поступки героев романа вызывали возмущение одних и были безразличны другим, кому же тогда предназначалось их описание?
В первую очередь, самому Форстеру и всем тем, кто за странностью и архаичностью героев романа смог разгадать тревоги и заботы автора. Если, следуя совету Освелла Блейкстона, рассматривать книгу как средство самотерапии Форстера, то её персонажи предстают в новом свете. Их странная девственность — девственность самого писателя; их характеры включают его собственные черты, как те, от которых он хотел бы избавиться, так и те, которые он стремился сохранить и упрочить или обрести. Наконец, можно выделить особенности характера и физические качества, которые в его глазах были максимально привлекательными. Ими он наделил Алека; мы можем судить об этом по дневниковым записям писателя: «Я хотел бы любить сильного молодого мужчину из низших слоёв общества, быть им любимым и даже сносить от него обиды. Таков мой жребий». К ним надо добавить и желательную бисексуальность избранника; таков Алек, таков и реальный возлюбленный Форстера Боб Бакингем, лондонский полицейский.
Что касается Клайва, то, разумеется, автор вовсе не собирался представлять его шизофреником; так уж получилось в процессе работы над романом. Форстер, наделяя героев книги своими невротическими комплексами, старался избежать их явного сходства с собой. Пришлось конструировать иные психологические особенности, объясняющие блокаду сексуальной самореализации. Между тем, подобный выбор ограничен: либо невроз, либо органическое заболевание мозга, либо, наконец, асексуальность в рамках неврозоподобного синдрома шизофрении. Форстер всех этих медицинских тонкостей не знал, но он их удивительно точно угадал.
Оба молодых человека — символы того, что отвергал и к чему стремился он сам; духовное развитие Мориса — линия, намечавшая развитие его самого. Об этом свидетельствует фраза Форстера: «Клайв не мог осознать, что они с Морисом вышли из того Клайва, который был два года назад».
Морис избавился от комплексов и заблуждений, присущих Клайву и усвоенных им самим, обрекавших его на вечную девственность, оторванность от реальной жизни, привязанность к литературным и философским схемам, асексуальность. Свободными от них хотел стать и Форстер.
И герой, и автор романа, конечно же, архаичны. Книга английского писателя, по нынешним меркам, слишком скромна. Форстер, в отличие, скажем, от Ярослава Могутина, даже не пользуется ненормативной лексикой. Поэт же с гордостью говорит в своих стихах, что над ними онанирует пол-России. К чему такая излишняя скромность? Будучи бисексуалом, Могутин вправе претендовать и на вторую половину читающей России! Форстер — не «модерновый» Могутин, он — прекрасный писатель и безукоризненно порядочный человек; тонкий и честный психолог. Простим же ему его старомодность и задумаемся над тем, как Морис, герой его романа, умудрился стать счастливым?
Дело, разумеется, не в том, что он случайно повстречался с Алеком. На наших глазах он вырос и душевно созрел настолько, что смог обратить случайную встречу с заурядным, хоть и очень приятным партнёром, в любовь, преобразившую жизнь обоих. Разумеется, при этом не обошлось без наивного максимализма: «Он воспитал в Алеке мужчину, и теперь был черёд Алека воспитать в нём героя». Но какую зависть должен бы вызвать этот наивный максимализм у Джима Уилларда и у подавляющего большинства наших современников, таких «продвинутых» и таких несчастливых в любви!
Главная победа Мориса — преодоление им невротических комплексов. Джиму это не удалось хотя бы потому, что он даже не осознавал собственной интернализованной гомофобии. Между тем, это — самая распространённая беда геев, причём она прослеживается, хотя порой очень неявно, в творчестве почти всех современных гомосексуальных писателей, таких как Евгений Харитонов, Дмитрий Лычёв, Стивен Фрай и многих других.
Глава VII
Исповедь Теннесси Уильямса
Пожалуйста, поймите меня правильно — я сам себя не всегда понимаю верно.
Теннесси Уильямс
Загадочное «Поле голубых детей»
Американский драматург и новеллист Теннесси Уильямс написал «Поле голубых детей», рассказ удивительно поэтичный и в то же время чрезвычайно странный.