боком, и вместо того, чтобы веселиться среди сверстников, девушка только острее чувствовала своё одиночество и отверженность.
Гнеда не смогла больше крепиться и заплакала, не тревожась очередных насмешек, ведь никто и не глядел в её сторону. Решив, что не пробудет в проклятой избе больше ни мгновения, девушка отшвырнула работу и кинулась к выходу.
Холодная ночь дохнула на неё свежестью и прелым сеном, и Гнеда никогда ещё не чувствовала такого облегчения как нынче, когда захлопнула дверь за своей спиной. Она провела рукавом по глазам, вытирая жгучие слёзы, и вдруг врезалась во что-то мягкое. В испуге отскочив, она не сдержала приглушённого крика. Из темноты на неё смотрел княжич Стойгнев.
***
Бьярки мог сколько угодно делать вид, что получает удовольствие от посиделок, но себя не обмануть. Вечер был испорчен.
Беседы вроде бы ладились, ему везло в играх и льстили красноречивые взгляды Звениславы. Но всё это время он отчего-то никак не мог выбросить из головы мысли о девчонке, что осталась в дальнем тёмном углу, рядом с пауками и недометённым сором. Не мог забыть её растерянный, беспомощный взгляд, когда она стояла там, хлопая своими глазами. Своими чёрными ведьминскими глазами. Словно на неё не смотрели, а бросались камнями.
Бьярки передёрнуло.
Проклятье!
Какого лешего он вообще об этом думает? Она заслужила. Сама напросилась. В другой раз не станет не в свои сани садиться.
Молодой боярин не понимал себя. Не он ли предвкушал, как все будут глумиться над ней? Не он ли чувствовал злорадное удовлетворение, когда она получила своё? Когда стародубские девчонки смеялись над поношенной посконной рубахой и этим дурацким ожерельем из рябины? Когда обсуждали её, бесстыдно, в глаза, словно она была рабыней или чьей-то вещью? Почему же тогда на душе было так муторно? Почему он силой заставлял себя не глядеть туда?
Несколько раз Звениславка спрашивала, всё ли хорошо, испытующе заглядывая в очи, словно чувствовала, что он чем-то терзался. А Бьярки так и распирало выкрикнуть, что ничего не хорошо, что он делает не то, думает не то, и вообще всё идёт наперекосяк!
Вспомнилось, как в детстве мать перед сном гладила его по голове и наказывала перечесть события уходящего дня. Всё ли он сделал правильно, не обидел ли слабого, не оставил ли друга в беде, помог ли нуждающемуся, подал ли страждущему? Нет, мама. Не сделал, обидел, не помог.
И вот, совершенно не подчиняясь его воле, глаза сами нашли пустой угол. Одиноко стоящая прялка и снова это нерадиво валяющееся на полу веретено, самый вид которого взъярил Бьярки. Он не встречал ещё ни одну девку, посмевшую бы так обращаться с этим почти священным для других женщин предметом. В отброшенном ею куске дерева, обмотанным — конечно же! — слишком толстой и неопрятной ниткой, была вся она, и это сводило Бьярки с ума.
Вне себя от гнева, боярин резко распахнул дверь, вылетая из шумной избы в тихий ночной двор. Он успел уловить лишь несколько слов, когда голос оборвался, спугнутый его неожиданным появлением. Они стояли чуть в стороне, у крыльца. Слишком близко друг к другу.
Словно услышав его мысли, Гнеда сделала полшага назад, отступая от княжича.
— Ты как посмела уйти? — спросил Бьярки, изо всех сил стараясь сдержать клокочущую в душе ярость. Он и сам не мог сказать, что его так разозлило, но ему хотелось сломать или разбить что-нибудь, лишь бы выжечь из памяти её осунувшееся лицо.
Гнеда поёжилась, и тут он заметил на её плечах плащ Ивара. Непреодолимое желание сорвать его сильным рывком, обнажить до тонкой замашной рубашки, заставило руку взвиться, но девушка опередила Бьярки, высвободившись из мягких складок.
— Спасибо тебе, господин, я согрелась, — прожурчал её голос, и только после этого девушка взглянула на Бьярки. — Ты мне не брат и не отец, чтобы у тебя спрашиваться, — ответила она, и после ласковых слов, обращённых к Ивару, речь её звучала особенно холодно и враждебно.
— Отец велел отвести тебя обратно, — возразил Бьярки, надеясь, что голос не выдаст бури, бушевавшей внутри него.
— А мне что, прикажешь ждать, пока ты со своей любушкой натешишься? — Её звонкий голос подрагивал, и Гнеда быстрым движением провела по волосам, приглаживая выбившиеся пряди. Бьярки невольно проследил за её пальцами и шариками пуха, затрепетавшими возле висков.
Снежно-белое на вороном.
Взор скользнул дальше, повторяя изгибы шеи, пробежался по нитке алых ягод и наконец упал в пазуху, приоткрывшуюся ровно настолько, чтобы он мог разглядеть крошечную ямку между ключицами. Ту, где жила душа.
Бьярки пришлось приложить усилие, чтобы отвести глаза. Его словно затягивало в какую-то жуткую пучину, и он с отчаянием взглянул на побратима, будто умоляя, чтобы тот подал руку и вытащил его. Но вместо сочувствия он увидел на лице Ивара лёгкое удивление и тонкий призрак усмешки. Княжич с любопытством переводил взор то на Гнеду, то на друга и, кажется, происходящее немало забавляло его.
— Идём! — сердито приказал Бьярки, с трудом сбрасывая тёмный морок и пытаясь взять девушку за локоть, но та вывернулась и попятилась. Одарив его неприязненным взглядом из-под нахмуренных густых бровей, она снова обратилась к Ивару:
— Прощай, княжич. Спасибо тебе на добром слове. Покойной ночи.
Гнеда с улыбкой поклонилась его побратиму, и Бьярки неожиданно больно уколола мысль, что в её голосе, обращённом ему самому, никогда не слышалось такой мягкости.
— И тебе доброй ночи, славница, — ответил Ивар, вернув поклон и улыбнувшись ей в ответ.
Гнеда пошла со двора, и Бьярки, сжав зубы, последовал за ней. Он был готов поклясться, что услышал за своей спиной сдавленный смешок.
***
Они шли обратно в таком же молчании, как и на посиделки, но теперь эта тишина была звенящей. Дыхание Бьярки заходилось, будто после драки, а из горла так и рвались неуместные и ненужные слова. Он забыл свой кожух в избе на лавке, но и в рубахе из лучшего заморского шёлка было нестерпимо жарко.
Вот и ворота усадьбы. Сейчас она уйдёт, а Бьярки останется наедине со всеми беснующимися в голове мыслями. С непонятными и противоречащими друг другу порывами, которые расцарапывали ему грудь. Ну уж нет!
Гнеда хотела толкнуть дверь, но Бьярки перегородил ей путь. Девушка непонимающе нахмурилась, обняв себя руками, будто готовясь защищаться. Сюда не достигал свет со двора, и её лицо освещала лишь бледная обкромсанная луна. Лёгкий ветер с реки перебирал перья в волосах Гнеды, и она