назад. — До торгово центра Лютики дотянем?
— Дотянем, — прохрипел облизывающаяся темная сущность.
— У торгового центра Лютик. С проверенным молчаливым водителем. Хотя бы на пару дней.
В трубке повисла пауза.
— Ты знаешь, что делаешь?
— Да.
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Понял. Будет. Перезвоню.
Гарри хотел было уже положить трубку, но спохватился:
— Боря!
— Да.
— Борь... еще телефон нужен будет. Тоже чистый. И... придержи информацию... На пару дней.
— Понял. Будет.
— И ещё... Борь... Спасибо.
— Сочтёмся.
Гарри услышал короткие гудки и вернул Петру трубку.
— Телефон будет дома, — произнёс он, взглянув на протянутое полотенце. — Я исчезну на пару дней. Из дома не выходите. Никому не открывайте. Если будут звонить или спрашивать — я сижу в медитации, не разговариваю. Иногда хожу в туалет и ем.
— Руку перетяни, — кивнул Петя и покосился на Патруша. — И до понедельника вернешься?
— Да, — кивнул Гарри и обратился к тёмной сущности. — Я готов.
— Что же... — прохрипел тот в ответ и расправил крылья, заполнив буквально всю комнату. — Тогда слушай внимательно: Ничего не говори, никого не слушай, никому не отвечай и ни во что не верь... Мы пойдем с тобой опасной дорогой.
— Что за место такое? — нахмурился Гарри.
— Мрак, — ответил Патруш, окутывая его своими крыльями.
***
Магомед тяжело вздохнул и покосился на дверь кабинета, которая открылась. На пороге стоял Борис.
— Заходи, — кивнул он.
Сын прошёл в комнату и уселся на мягкий пуфик рядом с отцом. Его любовь к мешкоподобной мебели сын не разделял, но приходилось мириться. Кабинет отца для переговоров по мнению младшего сына был больше похож на уютную комнату чайханы, но никак на место для деловых встреч. Мягкие мешки-пуфики, низенький столик, ковры по всему полу. Единственный элемент роскоши находился по центру комнаты и это был дорогой, с фарфоровой ёмкостью для жидкости, позолоченной шахтой и широкой блестящей чашей для табака и углей кальян. Отец, к слову, хоть и курил кальян, но делал это исключительно с гостями или на переговорах. Но не на всех. Раскуривание кальяна на переговорах означало, что он относится к сделке благожелательно.
Боря всегда улыбался такой привычке и правилам. Мусаевы не были влиятельным родом, но отец очень радел за эту традицию. Как в итоге парень выяснил, это была традиция рода, и придумал её не отец, а прадед, довольно долго пребывавший на обучении у персов.
Усевшись, Борис вопросительно взглянул на отца.
— Мать в последнее время вне себя, — произнёс глава рода Мусаевых и потянулся к чайнику на столе. — Ты знаешь, она не любит выходить в свет.
— Ей не нравятся открытые платья дворян, — кивнул младший сын, наблюдая, как отец разливает по чашкам чай насыщенного цвета.
— Да, но иногда приходится, — вздохнул Магомед. — На одном из них... я не уследил, и ей все уши про тебя прожужжали московские...
— Аристократки, — закончил за умолкшего отца сын.
— Да... — вздохнул он и взял чашку.
— Это из-за работы?
— Работа пустяки, — сморщился Магомед. — То, что тебе тренироваться надо, я объяснил. А то, что говорят эти шавки у двора — лай больной псины. Нет ничего позорного в том, что ты честно зарабатываешь деньги своими руками.
— Тогда в чём проблема? Ради чего ты послал за мной свою машину?
— Ты проделал долгий путь, потому, что... Сын, ты позволяешь поднимать на себя руку женщине, — огорченно проговорил глава рода и взглянул на Бориса. — Я все понимаю. Мы растили тебя не по нашим правилам и обычаям. У тебя были хорошие учителя. Они отлично научили тебя манерам. Ты очень хорошо говоришь. Ты учишься не в нашей школе, а там ближе к Москве. Мы даже имя тебе дали русское, чтобы тебе было легче. Но... есть вещи, которые... недопустимы. У нас не принято, чтобы женщина, тем более простолюдинка, поднимала руку на мужчину.
Отец выразительно взглянул на сына, а тот приподнял одну бровь, так же выразительно взглянув на отца.
— Кхэм... если она не жена, конечно, — поправился Магомед. — Тем не менее, матери все уши прожужжали про бесстыдную девку из простолюдинов, что свободно поднимает руку на Мусаева.
— И некроманта, — добавил Боря.
— Да, и на него тоже, но он пока простолюдин, так что его упоминали не так часто, — проворчал отец и отхлебнул чаю.
— Отец, напомни, как вы с матерью познакомились, — произнес сын, взяв в руки чашку.
— Ну, как... Как обычно. У нас был договорной брак. Нас сильно потрепало, когда мы начали возню из-за месторождения в Крыму... Нужен был хороший брак и у меня не было выбора. Отец меня предупредил, с братом прикинули с кем выгоднее и оформили брак, — вздохнул отец.
— А как мама тебя встретила?
— Чаем облила чертовка, а когда мы уже уходили, «нечаянно» коленом в пах двинула, — произнёс Магомед и улыбнулся. — Ох и строптивая была... жуть. Запретила мне порог её дома переступать.
— У неё кто-то уже был? В смысле она кого-то любила?
— Нет. Кто бы к этой бестии подошел? Зухра была кремень и любого в бараний рог гнула, — Магомед улыбнулся и пустился в воспоминания. — Слушай, я помню, когда у меня друзья узнали, там столько говорили! Говорили, что один к ней прижимался, так она ему голову подносом для чая разбила. Трех женихов с порога развернула, а с Дадашевым вообще ужас что было! У нее на пороге весь род Дадашевых стоит, а она им «Со слабаком жить не буду!» и дверью перед носом хлопнула.
— Дадашев обиделся?
— Обиделся, конечно, но Зухра у Джамбеков жила. Джамбеки у двора. Они малый, но сильный род. Да и мать твоя красавица была такая, что когда она на озеро купаться шла, по горам волки выли. А тут я.
— И что ты сделал?
— Как что? Все знают: Мусаевы — камень! — хмыкнул отец. — Я у нее под дверью два дня ждал. Упёрся , как скала, и стоял! Её ждал.
— Ага, помню. Два дня без еды и воды, — улыбнулся Борис.
— Ну, как без еды и воды, — кашлянул Магомед. — У меня курута было три кругляша в кармане.