Читать интересную книгу Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя - Скотт Стоссел

В последующие десятилетия эти выводы подтвердились в сотнях других экспериментов с животными. Этолог из Кембриджского университета Роберт Хайнд показал, что детеныши обезьян, разлученные с матерью лишь на несколько дней, даже через пять месяцев ведут себя в незнакомой обстановке менее уверенно, чем контрольные особи{304}. В своей последующей работе Гарри Харлоу отмечал, что определенные ключевые модели родительского поведения, в частности, «почти полное принятие детеныша (ребенок не может делать ничего плохого)» и пристальное наблюдение за «начальными вылазками детеныша на расстояние дальше вытянутой руки матери», сулят выросшим детенышам уравновешенность{305}. Новые исследования макак-резусов выявили, что «установление вентрального контакта» (объятия, выражаясь обычным языком) снижает возбуждение симпатической нервной системы{306}. Обезьяны, которых матери прижимали к себе реже, менее склонны исследовать окружающую среду и более склонны к демонстрации тревоги и угнетенного состояния во взрослом возрасте. Иными словами, когда мать-обезьяна баюкает и защищает своего малыша, малыш вырастает здоровым и радостным – именно это подметила и Мэри Эйнсворт в своих пристальных долговременных наблюдениях за человеческими детско-родительскими отношениями.

Когда чувствуете искушение приласкать своего ребенка, помните, что материнская любовь – опасный инструмент.

Джон Уотсон. Психологическая забота о младенце и ребенке (Psychological Care of Infant and Child, 1928)

Эксперименты Харлоу, Хайнда и их современников оставались довольно грубыми; ситуации разделения были достаточно жесткими и не имели аналогов в настоящей жизни. Однако в 1984 г. группа ученых из Колумбийского университета придумала способ приблизить к действительности варианты поведения разделения и привязанности, проявляющиеся в дикой природе.

В своей парадигме переменного распределения корма (ПРК) исследователи исходили из предположения, что варьирование доступности источника пищи для матери отражается на ее взаимоотношениях с детенышами{307}. (Предположение возникло из масштабных наблюдений за животными в дикой природе.) В соответствующих экспериментах ученые варьируют степень сложности добывания пищи обезьяной-матерью: в «сытый» период пища лежит в свободном доступе в контейнерах, расставленных по вольеру; в период «бескормицы» пищу добыть сложнее, она зарыта в опилки или стружку. В типичном эксперименте этого типа двухнедельные «сытые» периоды чередуются с двухнедельными периодами «бескормицы».

Как и следовало ожидать, в периоды «бескормицы» матери испытывают больший стресс и меньше занимаются детенышами, чем в «сытые». У индийских макак, чьи матери переживают продолжительные периоды бескормицы, при взрослении в среднем возникает больше социальных и физических проблем. Однако варьирование «сытых» и «голодных» периодов по стрессовому воздействию превосходит продолжительные периоды «бескормицы» – то есть непредсказуемость добычи пропитания вызывает у матери больший стресс, чем заведомая труднодоступность пищи.

Джереми Коплан, руководитель нейропсихофармакологического отделения Бруклинского медицинского центра Государственного университета Нью-Йорка занимается экспериментами ПРК уже 15 лет. Он утверждает, что эти эксперименты создают «функциональное эмоциональное дистанцирование» между матерью и детенышем. Мать в состоянии стресса становится «психологически недоступной» для малыша точно так же, как и измученная стрессом человеческая мать (вспомним Амалию Фрейд) может стать безразличной и невнимательной к детям.

Перемены в поведении могут показаться незначительными – даже находясь в стрессе, матери по-прежнему реагируют на малышей, только не сразу и менее качественно, чем не испытывающие стресса, – однако отпечаток они накладывают сильный. В серии проведенных Копланом и его коллегами экспериментов выяснилось, что у детенышей, чьи матери пережили ПРК, уровень гормонов стресса в крови выше, чем у детенышей тех, кто не подвергался ПРК, то есть тревожность матери передается и ребенку. Примечательна продолжительность взаимосвязи между материнской тревожностью и повышенным уровнем гормонов стресса у ребенка: Коплан проверял выросших детенышей 10 лет спустя после первого эксперимента, и уровень гормонов стресса по-прежнему оставался выше, чем у контрольной группы. При инъекции вызывающих тревожность препаратов эти макаки выдавали гиперактивную по сравнению с другими обезьянами реакцию. Судя по всему, у прошедших ПРК детенышей тревожность стала перманентно повышенной: они были менее общительны, чаще замыкались в себе и демонстрировали бо́льшую склонность к подчиненному поведению. Кроме того, у них отмечались повышенная активность вегетативной нервной системы и нарушение иммунного ответа. Налицо весомое физиологическое подтверждение тому, что полувеком ранее утверждал Боулби: младенческие переживания (не только очевидно травмирующие, но и менее заметные) сказываются на физическом и психическом здоровье долгие годы, проявляясь и во взрослом возрасте. Коплан с коллегами пришел к выводу, что даже краткий разрыв связи между матерью и ребенком может отразиться на развитии отделов нервной системы, «играющих ключевую роль в проявлении тревожных расстройств у взрослых»[169].

Этот эксперимент, повторяемый в разных вариациях последние 20 лет, давал неизменно схожие результаты{308}: кратковременный стрессовый период в раннем детстве и даже умеренное напряжение во взаимоотношениях матери и детеныша может надолго сказаться на нейрохимии примата[170]. Есть данные, что даже у внуков обезьян, прошедших ПРК, с рождения отмечается повышенный уровень кортизола, то есть последствия нескольких недель умеренного стресса передаются из поколения в поколение{309}.

Схожее явление исследователи наблюдают у потомков жертв трагических событий: у детей и даже внуков тех, кто пережил холокост, отмечаются более сильные психофизиологические проявления стресса и тревожного возбуждения, в частности повышенный уровень различных гормонов стресса по сравнению с детьми и внуками представителей того же этноса, которых холокост не коснулся{310}. И когда этим внукам показывают стрессогенные изображения, которые не имеют прямого отношения к холокосту, – например, картины насилия в Сомали, они проявляют более острую поведенческую и физиологическую реакцию, чем их сверстники. Как сказал мне Джон Ливингстон, психиатр, специализирующийся на лечении жертв трагических событий: «Такое ощущение, что травмирующие переживания впитываются в ткани организма и передаются потомкам».

Сейчас огромное влияние объема и качества материнской ласки на уровень тревожности ребенка в дальнейшей жизни подтверждено десятками исследований. В Journal of Epidemiology and Community Health были опубликованы результаты исследования, в котором за 462 испытуемыми наблюдали с рождения (начало 1960‑х гг., город Провиденс, Род-Айленд) до 35 лет{311}. Когда испытуемые находились в преддошкольном возрасте, исследователи следили за их взаимодействием с матерями и оценивали уровень материнской ласки по шкале от «отрицательной» до «чрезмерной». (85 % матерей демонстрировали «теплое», то есть нормальное, отношение.) Проинтервьюировав испытуемых 34 года спустя, психологи обнаружили: те, кого окружали «чрезмерной» или «нежной» (на ступень ниже «чрезмерной») заботой, с меньшей вероятностью становились тревожными или обнаруживали психосоматические симптомы.

Эти результаты подтверждали правоту Джона Боулби: если хочешь вырастить уравновешенного, нетревожного ребенка, лучше всего не следовать рекомендации бихевиориста Джона Уотсона, заявившего однажды: «Когда чувствуете искушение приласкать своего ребенка, помните, что материнская любовь – опасный инструмент». В своей знаменитой книге 1928 г. по воспитанию детей Уотсон предупреждал, что материнская ласка может оказаться пагубной для формирующегося характера. «Никогда не обнимайте и не целуйте их, не сажайте на колени, – писал он. – Если без этого не обойтись, целуйте в лоб на ночь, утром обменивайтесь рукопожатием, а за превосходно выполненное задание можно разок погладить по голове». Другими словами, обращайтесь с детьми «как с маленькими взрослыми». Боулби, с которым именно так обращались в детстве, склонялся практически к противоположному: если хотите создать у ребенка базовую уверенность и сопротивляемость тревожности и депрессии, не скупитесь на любовь и ласку.

К 1973 г., когда вышел его классический труд «Разделение: тревога и злость», у Боулби сложилось стойкое убеждение, что почти все формы клинической тревожности у взрослых уходят корнями в неблагополучные детские отношения с главным объектом привязанности – в большинстве случаев с матерью[171]. Идея эта активно подтверждается многочисленными данными современных исследований. Законченное в 2006 г. 40-летнее продольное Миннесотское исследование факторов риска и адаптации от рождения до зрелости выявило, что у детей с ненадежной привязанностью вероятность развития тревожных расстройств в подростковом возрасте гораздо выше, чем у детей с надежной или избегающей привязанностью. Ненадежная привязанность в возрасте до трех лет порождает страх быть брошенным в позднем детстве и зрелости и формирует защитную стратегию, основанную на «хронической настороженности»: малыши, тревожно сканирующие окружающее пространство в поисках своей непредсказуемой матери, повзрослев, постоянно сканируют окружающее пространство в поисках гипотетических угроз{312}.