Спасителя.
Слезы его лились градом; он молился во глубине души своей, с пламенною ревностию, необыкновенною во младенце; и молитва его была… благодарность!
– Леон не будет уже никогда атеистом…»
В раннем очерке об этом событии рассказано более кратко, без живописных подробностей, однако с той же итоговой мыслью: «Удар грома, скатившийся над моею головою с небесного свода, сообщил мне первое понятие о величестве Мироправителя; и сей удар был основанием моей религии» («Деревня», 1793).
Действительно, глубокая, но несуетная, недемонстративная религиозность многое определила в жизни Карамзина. Идея Провидения станет важной для его литературных произведений и исторических трудов.
Пугачевское восстание тоже вмешалось в жизнь семьи. В 1773 году мятежники напали на отцовскую деревню. Отец, Михаил Егорович, вовремя уехал из имения и тем спас семью от возможной гибели. Судьбы русских писателей XVIII века незримо переплетаются. Державин воевал с Пугачевым, семейство Карамзина бежало от пугачевцев.
По обычаям времени (вспомним биографию Петруши Гринева) Карамзин сразу после рождения был записан на военную службу и в 1782 году поступил на действительную службу в Преображенский полк. Но его военная эпопея, в отличие от державинской, длилась недолго. Уже в 1784 году после смерти отца и по недостатку средств Карамзин уходит в отставку и начинает рассеянную жизнь светского молодого человека.
Он кочует из Москвы в Симбирск и обратно, наезжает в Петербург, знакомится с поэтом И. И. Дмитриевым (это оказалась дружба на всю жизнь), под влиянием известного просветителя Н. И. Новикова увлекается масонством, но вскоре разочаровывается в нем.
Вместе с тем Карамзин с юности привык к постоянному литературному труду. Он много переводит (в том числе трагедию Шекспира «Юлий Цезарь»), пишет одно из первых стихотворений «Поэзия» (1887) с важным признанием:
Доколе мир стоит, доколе человеки
Жить будут на земле, дотоле дщерь небес,
Поэзия, для душ чистейших благом будет.
Доколе я дышу, дотоле буду петь,
Поэзию хвалить и ею утешаться.
«Откуда взяли вы, Николай Михайлович, такой чудесный слог?» – спросил его позднее один из знакомых. «Из камина», – ответил Карамзин. «Как из камина?» – «А так: я переводил одно и то же раз, два и три раза и, прочитав и обдумав, бросал в камин, пока наконец доходил до того, что мог издать в свет» (Ф. Н. Глинка. «Мои воспоминания о незабвенном Н. М. Карамзине»).
В двадцать три года Карамзин делает важный шаг: резко прерывает прежнюю жизнь и отправляется в путешествие по Европе. За 18 месяцев (май 1789 – сентябрь 1790 г.) он побывал в Германии, Швейцарии, Франции и окончил свое путешествие в Лондоне. Целью Карамзина было не только созерцание красот природы, но и знакомство со знаменитыми европейцами. За время путешествия никому пока не известный русский смог встретиться и побеседовать с немецким философом И. Кантом, немецким историком И. Гердером, швейцарским физиогномистом И. Лафатером, увидеть в Париже некоторые эпизоды Великой французской революции и даже издалека – короля Людовика XVI, который через несколько лет будет казнен революционерами.
Вернувшись домой, Карамзин несколько лет публиковал в журнале «Письма русского путешественника». Эта книга принесла ему громкую славу. Она познакомила многих русских читателей с Европой (поездки за границу в XVIII веке даже для дворян были еще экзотикой). Она заложила основы сентиментализма, которые укрепили карамзинские повести, и вызвала множество подражаний (в конце концов авторы дошли уже до пародийных путешествий вокруг собственной комнаты). Она предложила привлекательный и чрезвычайно важный для русской культуры образ автора: патриота и в то же время – русского европейца, стремящегося не изолировать, а связать русскую культуру с Западом, утвердить общечеловеческие ценности гуманизма и просвещения.
«Берег! Отечество! Благословляю вас! Я в России и через несколько дней буду с вами, друзья мои!.. Всех останавливаю, спрашиваю, единственно для того, чтобы говорить по-русски и слышать русских людей», – начинает путешественник последнее письмо из Кронштадта (этот фрагмент напоминает будущие лирические отступления «Мертвых душ»).
Но в другом письме из Парижа он с таким же воодушевлением защищает европейские ценности: «Немцы, французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками; Петр двинул нас своею мощною рукою, и мы в несколько лет почти догнали их. Все жалкие иеремиады ‹сетования, жалобы› об изменении русского характера, о потере русской нравственной физиогномии или не что иное, как шутка, или происходят от недостатка в основательном размышлении. Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше! Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею в самом высшем состоянии, – для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям. Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских, и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек!»
Карамзин не противопоставляет, а объединяет Россию и Европу. В этом смысле он был одним из первых русских западников (хотя в новом, XIX веке его позиция станет более консервативной).
В 1790-е годы Карамзин почувствовал силу и осознал свою культурную задачу: разнообразными способами сеять просвещение на русской почве, расширять круг русских европейцев. Он издает «Московский журнал» (1791–1792) и «Вестник Европы» (1802–1803). Это были первые в России литературные журналы, которые приохотили образованную русскую публику к чтению именно русских авторов. Карамзин заполнял журналы прежде всего своими произведениями. Он публиковал «Письма русского путешественника», «Бедную Лизу» и другие сентиментальные повести, публицистику, критические статьи. В журналах печатались также произведения Г. Р. Державина (Карамзин познакомился с ним в Петербурге), И. И. Дмитриева. Уже в 1803–1804 годах было издано восьмитомное собрание сочинений.
Последнее десятилетие XVIII века было поистине карамзинской эпохой в истории русской литературы. Но в это время уже знаменитый писатель делает неожиданный шаг. Воцарение Александра I внесло резкие изменения в жизнь Державина и Карамзина. Первый, как мы помним, ненадолго стал министром юстиции, второй – на всю оставшуюся жизнь официальным историографом.
В конце 1803 года после ходатайства Карамзина появляется указ о назначении его историографом и выделении средств для осуществления большого труда по русской истории. С этого времени и до конца жизни Карамзин оставил литературу (литературные битвы архаистов-классицистов и новаторов-карамзинистов гремели еще полтора десятилетия, но уже без него) и, по выражению П. А. Вяземского, «постригся в историки».
Вяземский припомнил и забавный анекдот: «Когда Карамзин был назначен историографом, он отправился к кому-то с визитом и сказал слуге: „Если меня не примут, то запиши меня“. Когда слуга возвратился и сказал, что хозяина дома нет, Карамзин спросил его: „А записал ли ты меня?“ – „Записал“. – „Что же ты записал?“ – „Карамзин, граф истории“»