Читать интересную книгу Гонец московский - Владислав Русанов

– Ой, молодежь… – едва слышно прошептал старик. – Ой, горе с ними…

– Мы согласны! – Никита одернул кожушок. Вздохнул. – Эх, течи бы еще вызволить…

– Чего? – Девушка вскинула брови. Вместе с улыбкой, озарившей ее лицо после первых слов парня, гримаса получилась смешная. Татарчонок не удержался и прыснул в рукав.

– Кинжалы мои, – пояснил Никита. – Они мне дороги – от учителя достались.

– А! Это такие вилы на коротких рукоятках? – беспечно взмахнула рукой Василиса.

– Не вилы, а течи! – слегка обиделся парень. – Их в земле Чинь придумали!

– Вот еще! Чиньцы придумали, пускай сами и дерутся ими. Я тебе меч дам. Наш, русский.

– А течи? Мне они нужны…

– Что ты заладил? У Илья они где-то! Мне что, у воеводы всю горницу обыскать надо было, чтобы тебя порадовать? Мечом будешь доволен!

Никита понял, что спорить бесполезно. Девушке не понять его беду. Больше он не открывал рта. Молча пошел за вздыхающим Малом и озирающейся по сторонам Василисой прочь из башни, у входа в которую храпели, привалившись спинами к бревнам, двое охранников.

«А как же ты думаешь из крепости нас выводить?»

Девушка направилась прямиком к маленькой калиточке неподалеку от ворот, видно, нарочно сделанной, чтобы по пустякам не тягать туда-сюда тяжелые створки. А будут город осаждать, ее и завалить чем-нибудь можно, чтобы враги не ворвались, или поставить несколько воинов для охраны – все равно пробираться в узкий проход можно лишь по одному.

К слову сказать, стража у ворот тоже сопела носами, высоко подняв воротники тулупов. Только клубы пара поднимались к усыпанному звездами небу. Одно из двух: или это обычное дело, и тогда князя Александра можно только пожалеть, или Василиса и тут постаралась, попотчевав дружинников сонным зельем.

– Осторожно! Ноги береги… – буркнул Мал.

А девушка задорно толкнула Никиту локтем в бок:

– Делай, как я!

Она уселась на снег и съехала с вала, как детвора катается с горки. Парень беззвучно рассмеялся и последовал за ней, услыхав краем уха, как ругается Улан-мэрген, не привычный к русским зимним забавам.

– Живые? – Василиса, стоя внизу, уже отряхивала снег со штанов.

– Что с нами станется? – ответил Никита.

– Тогда пошли!

У крайнего плетня их ждали оседланные кони. Четверо верховых и двое вьючных.

Ордынец аж заурчал от удовольствия. Прижался щекой с морде ближайшего коня, то ли серого, то ли солового – в темноте не разглядеть.

Мал подставил ладони, и девушка, опершись коленом, поднялась в седло. Остальные быстренько вспрыгнули сами. Василиса направила было коня на восток, но Никита тронул ее за плечо:

– Нам на Витебский тракт.

– Это еще почему? Разве франки…

– Да мне плевать, где там эти франки и их королевство! Сейчас главное – погоню со следа сбить.

Она подумала и кивнула:

– Давай! Днепр промерзший сейчас, мост не нужен. Погнали!

Свистнула, стукнула вороного коня пятками в бока.

Они промчались посадскими улицами, разбрасывая комья утоптанного за день снега. Залаяли собаки. Кто-то закричал зло и удивленно. Но Смоленская крепость осталась уже позади, а перед глазами развернулась, словно скатерть, ровная поверхность льда сковавшего днепровские берега.

Грудень 6815 года от Сотворения мира

Посад, Смоленск, Русь

Несмотря на обмерзшие усы, солнце припекало щеку. Вилкас блаженно сощурился, похлопал по шее пегого конька жмудской породы. Он сам его выбрал, а уж оплатил покупку Семен Акинфович.

Литвин не уставал удивляться – почему тверской боярин так ухватился за него? Неужто в Смоленске нет больше людей, знающих Черную Русь и Литву? Есть наверняка. Только крикни! Но Семен предпочел договариваться с Вилкасом. Даже, выполняя просьбу нового проводника, ходил ко князюшке Александру, любопытствовал – куда упрятали захваченных на дороге людей? И, поскольку князь смоленский с первого разу ответа не дал, повторно навещал его, надоедал с просьбами. Благо Александр Глебович весьма уважал Михаила Ярославича Тверского и к его ближнему боярину относился также благосклонно.

Но сколь смоленский князь ни рассыпался в похвалах тверичам и их борьбе против Москвы и Орды, а от прямых ответов на вопросы Семена он уходил, как скользкий угорь из мокрых рук. Да, мол, слыхал краем уха от воеводы Ильи Приснославича, что была великая бойня на Московском тракте – много деревенского люда побито да обозников, возвращавшихся с торжища, насмерть неведомые разбойники порешили. Да, Илья с дружинниками вовремя подоспел, татей лесных разогнал. Только никого из купцов-смолян в живых уже не застал. Рыцарь-крыжак? Не привозили такого… Крест Святой в том положить готов. Да и откуда тут франкские крыжаки? Вот немчины – да, другое дело. Тевтоны там, меченосцы, прочая шваль, которых на Руси били и бить будем… Парень по имени Никита? Русоволосый, невысокий, худенький и верткий? С двумя чудны́ми кинжалами, напоминающими трезубцы? Ну, вроде бы упоминал Илья о таком. Да, точно упоминал. И татарчонок с ним был. Совсем мальчишка, молоко на губах не обсохло. Кажись, были… А где сейчас? То еще выяснить надобно. Обязательно разузнаем, прикажем разыскать. Вызову Илью Приснославича, пускай доложится честь по чести – куда найденышей упрятал.

А может, он их отпустил на все четыре стороны? Зачем они нам? Пользы с них никакой. Как с козла молока. Кто же знал, что они дорогому гостю, Семену Акинфовичу, понадобятся ни с того ни с сего? А кстати, зачем они тверскому боярину? Неужели бойцы знаменитые, в дальнем походе незаменимые? Нет? Так, может быть, каким тайным знанием обладают? Или тропы им ведомы, какие самым лучшим следопытам-разведчикам неизвестны? Или толмачи изрядные – по-литовски, по-польски, по-немецки чешут? Тоже нет? Непонятно тогда, к какому такому делу Семен Акинфович их пристроить намерен…

И так без конца.

На третий приход боярина Александр Глебович встретил его туча тучей. Куда только подевались былые приязнь и радушие? Князь смоленский мохнатые брови свел на переносице, буравил взором попеременно то Семена, то угол горницы, кусал губы. Потом сказал глухо, будто через силу: «Нету отроков. Сбежали. В поруб их Илья посадил – думал повыспрашивать о делах московских, о замыслах братьев Даниловичей, ведь они сказались его посланниками. А они сбежали. Стражу одурманили: или зельем колдовским, или наговором…»

Дальше Семен уже не слушал. Поклонился князю, поблагодарил за доброту, за ласку, за гостеприимство, а вернувшись на постоялый двор Пахома, приказал дружине собираться в поход. Спешно и без проволочек.

Тверичи не спорили и не подумали возражать. Во-первых, нрав у Семена Акинфовича – все это знали – не мед. Во-вторых, все и так уже заскучали без дела.

Быстро заседлали коней. Уложили запас харчей в тороки, загрузили вьюки всякой всячиной, которая в дороге может оказаться полезной.

Выдвинулись сразу после обеда. До темноты боярин рассчитывал отдалиться от Смоленска на десяток верст, не меньше.

Застоявшиеся кони играли: взбрыкивали, прижимали уши и скалили зубы друг на друга и на седоков, которые нарочито громко и укоризненно прикрикивали на них, грозили плетьми, но в ход ни одной не пустили – понимали радость животных и сочувствовали ей.

Семен Акинфович ехал в голове отряда на темно-рыжем скакуне с белой проточиной.

Вилкас сразу оценил чистоту кровей коня – аргамак[141]. Сухопарый, с вислым крупом и длинной холкой, он может идти рысью без устали круглые сутки, на галопе перегоняет зайца, а уж хозяину предан! Доставить таких коней на Русь или в Литву – труд неимоверный. Табуны гонят от моря Абескунского через кипчакские степи по земле Золотой Орды или от Константинополя через Болгарию, Валахию и Молдавию. Сколько табунщиков гибнет, когда местные кочевые племена нападают на них, чтобы отбить дивных скакунов! Сколько коней умирает от бескормицы, жажды, мороза, неведомых болезней, дурной воды, гнилого корма! Выживших продавали за баснословные деньги – серебра могли спросить в половину собственного веса коня.

Само собой, жмудок Вилкаса, толстошеий, крупноголовый, с широкими копытами и мохнатой гривой, рядом с аргамаком Семена смотрелся неказистым и деревенским. Зато отличался удивительно мягкой рысью – сидишь как на лавке. Они с конем сразу подружились, и теперь парень доверял четвероногому товарищу настолько, что бросил поводья на переднюю луку и глазел по сторонам, прощаясь со Смоленском, – когда еще доведется вернуться.

Дружинники на отдохнувших, ухоженных конях попарно вышагивали позади. Весело переговаривались, перекидывались шуточками. Подтрунивали над Всемилом. Как сумел выяснить Вилкас, над парнем, отмеченным шрамом поперек щеки, посмеивались всегда. Развлечение такое было у тверичей. Даже тогда в корчме они хотели не только над литвином, заскочившим на огонек, покуражиться, но и Всемила на смех поднять.