С богами всё было вовсе грустно и тревожно. Я почему-то боялась их мести, хотя никак не могла объяснить себе, за что. Ни с кем не спорила, ни с кем не ругалась, ничего плохого не делала, вела себя послушной приличной девочкой. Найти бы где-нибудь место, в которое эти существа не имеют доступа, и спрятаться бы там…
В общем, с такими тяжёлыми нервными мыслями я улеглась спать. На творчество после всех переживаний не тянуло.
А утром всё вернулось в прежнее русло. Некоторое время я ещё дёргалась и вздрагивала, но постепенно успокоилась и взяла себя в руки. Добрый Кичи принёс мне ещё несколько мотков этой чудесной верёвки (не знаю уж, откуда он её взял), и я предпочла занять голову и руки именно ей.
По моему субъективному времени прошла ещё неделя (я ещё от первого мотка верёвки отрезала кусочек, на котором завязывала узелки на каждый субъективный день своего заточения), когда наметились очередные изменения. С привычным едва уловимы шелестом открылась дверь, являя моему взгляду Ульвара сына Тора в том самом чёрном мундире, в котором он был в первую нашу встречу. Чувство дежавю заставило меня нервно вжаться в угол, где я и сидела со своим рукоделием.
— Пойдём, — мрачно буркнул мужчина, хмурясь. В его виде уже совсем ничего не напоминало о недавних событиях; разве что и без того короткие волосы сменил вовсе уж тонкий несерьёзный пушок. Я, чувствуя, как в душу заползает страх, шумно сглотнула вязкую слюну и тихо спросила:
— Что случилось?
— Вставай и пойдём, — повторил он, не меняя интонации.
Слепо шаря вокруг руками — не знаю уж, что я пыталась найти, — я медленно, по стеночке, встала. Но самостоятельно двинуться навстречу вдруг вернувшемуся жуткому чёрному трибуну так и не смогла.
Он недовольно поморщился, в один шаг оказался прямо передо мной. Огромная ладонь легла мне на горло и подбородок, заставляя вытянуться на носочках и вцепиться в неё обеими руками. Затылок и лопатки оказались прижаты к стене, и шея тут же начала затекать.
И тем не менее, несмотря на весь пронзивший меня ужас, я понимала, что держит меня Ульвар сейчас очень осторожно, не причиняя боли. Просто таким вот образом фиксирует в пространстве.
— Я — говорю, ты — выполняешь. Понятно? — почти спокойно, с лёгким оттенком не то раздражения, не то досады, проговорил он, склонившись к моему лицу. Вблизи оказалось, что оправился мужчина всё-таки не до конца; вокруг глаз всё ещё темнели пусть и потускневшие, но довольно отчётливые круги, а кожа была покрыта едва уловимыми разводами.
— Да, — с трудом выдавила я.
Он удовлетворённо кивнул; но почему-то не торопился меня отпускать, пристально разглядывая со странным выражением. Внимательно, с какой-то непонятной задумчивостью, лёгкой досадой и чем-то ещё, что я истолковать не могла.
А потом вдруг поцеловал. Спокойно и уверенно, как будто проделывал подобное каждый день на протяжении по меньшей мере года. Вдумчиво, неторопливо, обстоятельно; и я не нашла в себе сил к сопротивлению. Наоборот, с тем же спокойствием, и — что уж там! — искренним удовольствием ответила. Почему-то меня в тот момент совсем не тревожили мысли, что наша нынешняя поза не похожа на проявление искренней симпатии и нежности, и что кто-то вполне может всё это сейчас наблюдать.
Потом ладонь мужчины оставила моё горло и перебралась на затылок. Вторая же, уже совершенно по-хозяйски скользнув по груди, легла на талию. На какое-то мгновение к ней присоединилась и первая, последовало короткое ощущение полёта, и целоваться стало гораздо удобнее: сын Тора, похоже, именно для этой цели поставил меня на койку. Я уже вполне добровольно обняла мужчину за шею, и даже не растерялась, почувствовав одну его ладонь на своих бёдрах, а вторую — вновь на затылке.
Прикосновения абсолюта действовали воистину магнетически. Очень скоро я совсем перестала задумываться о посторонних вещах, полностью сосредоточившись на приятных ощущениях. А когда возбуждение почти переполнило чашу выдержки, и я начала шарить руками по груди мужчины, пытаясь нащупать и распознать на ощупь застёжку кителя, он вдруг отстранился. И выглядел при этом совершенно спокойным, смотрел на меня с совсем уж неясным выражением и лёгким прищуром. Не то оценивая, не то планируя что-то.
Пока я пыталась волевым усилием собрать себя из тёплой лужицы расплавленного воска в какое-то единое существо, сын Тора всё с той же поразительной невозмутимостью переставил меня с кровати на пол.
— Бери всё, что тебе нужно. Ты сюда больше не вернёшься, — огорошил меня чёрный трибун.
Я почувствовала себя так, будто из огня меня сунули в ледяную воду. Не вернусь? То есть — как?
Пока в голове судорожно метались мысли одна другой страшнее, руки действовали. Да, впрочем, вещей у меня было прискорбно мало: пара мотков верёвки, результаты моего рукоделия да пресловутые чётки. Галапроектор я брать не стала, мне же его никто не дарил, просто одолжили ценный прибор поиграться. Замотав макраме в шаль и стиснув в ладони бусинки пищевых концентратов, я вскинула встревоженный взгляд на невозмутимого сына Тора.
Он едва заметно кивнул, бесцеремонно ухватил меня за запястье и куда-то потащил. Неприязненно морщась — ну, не люблю я ходить босиком! — я покорно плелась следом, не делая даже попыток привлечь к себе внимание погрузившегося в мысли абсолюта.
Что это было? Что значило такое странное поведение чёрного трибуна? Что вообще происходит?
Вопросы в панике толкались в голове, и я предчувствовала, что ответы мне не понравятся. Может быть, Императрица просто передумала, и меня решили убить? А поцелуй — это было так, утешение напоследок? Или, скорее, нечто вроде прощания. Мол, нам было хорошо вместе, но сейчас пора расстаться навсегда?
Придавленная происходящим, я даже не смотрела по сторонам. И очень удивилась, когда путь наш завершился не в холодной комнате с кафельными стенами, где меня в моих мыслях уже пару раз расстреляли, а в знакомом длинном ангаре с одинаковыми серебристыми запятыми. Что, опять куда-то лететь?! В прошлый раз всё закончилось печально.
Высказывать вслух собственные опасения я не стала; в лучшем случае меня просто проигнорируют. Этот человек, похоже, к окружающим прислушивался только тогда, когда ему это было удобно.
Поднявшись по совершенно примитивной лестнице (меня это и в прошлый раз удивило) в шлюзовую камеру, мы попали в типовой крошечный салон корабля. Здесь абсолют наконец выпустил мою руку, и я, не дожидаясь поощрительного пинка устроилась, в правом кресле и пристегнулась.
— Куда мы летим? — я всё-таки рискнула отвлечь по-прежнему погружённого в собственные мысли полубога, когда окончательно поверила, что убивать меня пока не собираются.