"Комбат" пронзительно, как суслик, пискнул, и кто-то с той стороны так же пронзительно прокричал:
- Восемь ньютонов на миллиметр периметра!
- До десяти. Интервал - тридцать секунд.
- Есть интервал тридцать секунд.
- Юрий Кондратьевич, - вдруг ожил и заорал прямо на ухо до сей поры такой покорный спутник Еретика, - я все-таки настаиваю, чтобы вы отошли подальше…
Еретик отмахнулся:
- Не может тут ничего случиться! Не мо-о-жет!
- Восемь - три…
- Я настаиваю!
- Да отстань ты, в самом деле!
- Пош-шли! - Соратничек ухватил за руку и поволок прочь.
- А ежели не пойду? - Еретик с юмором глянул на перестраховщика. - Под пистолетом поведешь? Не кажется ли тебе, что это будет…
- Ап! - Надоеда необыкновенно ловким, плавным, быстрым движением перекинул ремешок "Комбата" через его голову и вместе с рацией рванул в сторону, прочь от шестисотметровой высоты, розового фурункула. - Вот покомандуй теперь!
Еретик бросился следом, крича что-то, разумеется, совершенно неслышимое, но, судя по выражению лица, - донельзя угрожающее и ругательное. Так они очень быстро пробежали не менее километра, пока ворюга, наконец, не остановился с виноватым видом и не протянул ему злополучный "Комбат".
- Девять - восемь… - Проговорил он дрожащим голосом, но шеф не ответил, а только облил его чудовищным взглядом и выхватил переговорник:
- Группа - все разом - дробь!
- Есть дробь компрессорной группе!
Грохот и рев исчезли мгновенно, будто отрезанные ножом, и поначалу показалось, что в степи абсолютно тихо, но потом, когда оглушенные уши снова обрели способность слышать, до них донеслись необычайно неприятные, бьющие по всему телу колебания, - гармоники собственной частоты колебаний оболочки, возбужденные звуком.
- Десять…
- Строп-мембрану - все вдруг!
- Есть строп-мембрану по всему периметру!
Купол вдруг легко оторвался от тверди площадки и поплыл кверху, все ускоряя свое движение и медленно раскручиваясь вокруг своей оси, волна жестокого, сухого жара спустя несколько секунд достигла наблюдателей вместе с низким, огромным, всеобъемлющим хлопком. Зрелище улетающей "Форы" было столь же невероятным, нереальным, напоминающим сон, как, к примеру, неторопливо проплывающий в метре над городской мостовой розовый слон. Теперь была хорошо видна его нижняя поверхность, покрытая подобием острых трехгранных пирамид, как будто бы сотканных из паутины миллионами пауков. Миллиардами. Всеми пауками на свете, если бы они - да собрались вдруг все вместе на какой-нибудь свой международный паучиный фестиваль.
"Комбат" пискнул:
- Юрий Кондратьевич, - междугородка…
- Давайте междугородку.
- Ну что, - без приветствий, представлений и прочих условностей цивилизации лязгнул в трубке напряженный, надменный, без интонаций голос, - добился-таки своего?
- Так получилось, Валентин Петрович, - терпеливо проговорил он, немного помолчав, - вы же знаете, как это бывает…
- Да уж знаю! - Без пауз взвился голос в переговорнике, как будто обладатель его именно такого ответа как раз и ждал. - Торжествуешь, поди?!
Еретик осторожно кашлянул:
- Да вроде бы рановато торжествовать пока что, Валентин Петрович. На орбиту "Фора" должна выйти только через…
- Не об том речь! О том, что я был против, вот о чем должен быть разговор!
- Не вы решали, и тем более - не я. На более высоком уровне было решение принято…
- Знаю я этот уровень! Молокососу Гельветову все мало, теперь еще и в космическую отрасль решил влезть! Нет, - хапает и хапает! Вот где ненасытное хайло-то еще!
- Гм. Я, конечно, очень уважаю Валерия Владимировича, но к его подчиненным все-таки не отношусь. Тем более, что решал опять-таки и не он.
- Все он! Всегда и везде - он! Он всех вас купил с потр-рохами!
- Простите, Валентин Петрович, но это уже начинает напоминать разговоры о всемирном жидо-масонском заговоре. В них я не участвую принципиально, - и тут же, памятуя с кем разговаривает, - поправился, - в смысле в разговорах на эту тему…
То, что он совершенно случайно таким образом подставился, парадоксальным образом помогло разрядить обстановку: голос на той стороне, приобретя едкость прямо-таки уксусной эссенции, при этом заметно потерял в истинной враждебности:
- Ага, - а в заговорах, значит, участвуете?
Черт побери. У человека миг, может быть, наивысшего триумфа или наиглубочайшего же провала в жизни, судьба решается, а он вынужден заниматься мелкой руганью по телефону. Пусть даже и с одним из Небожителей.
- Валентин Петрович, - давайте как-нибудь потом! Ста-арт у меня!
- Ах да, - голос теперь звучал даже несколько растерянно, как будто его обладатель вдруг опомнился, - конечно. Удачи тогда…
- Всего доброго. - Вежливо проговорил Еретик и подчеркнуто аккуратно возвратил "Комбат" на прежнее место.
С неба, с совсем уже высокого неба доносилось как будто бы трепетание крыльев мотылька, но это был самый показательный пример того, как количество переходит в качество: каждый хлопок этого трепетания сотрясал сразу все тело, как удар мешка с песком, заставляя внутренности болезненно сокращаться, болью отдаваясь в голове и пояснице. Зато выхлоп, - фосфорический, млечно-салатовый, - был едва заметен на фоне безжалостно ясной, такой же нестерпимой для глаз, как само солнце, небесной лазури.. Такой же, - выжимающей слезу, вынуждающей щурить глаза, - она была и во все последние дни. Но фосфорное пятнышко - как знак порчи на эмалевой голубизне неба, уже заметно взошедшее, сползшее к Западу, - казалось бы - неяркое, светилось все-таки ярче и даже сейчас - резало глаз.
Поднявшись на десять километров и во многом потеряв к этому времени накат, "Фора" вспыхнула сразу всей нижней поверхностью километрового купола и как будто прыгнула кверху. Вспышки повторились еще несколько раз, а потом замигали, как испорченные ртутные лампы, загорелись мрачно-пронзительным огнем болотных гнилушек паутинные пирамиды, усеявшие нижнюю поверхность купола. Плазма, стекавшая с их вершин, была совсем холодной, - около двенадцати тысяч градусов, - и не слишком плотной, но из-за огромной площади купола тяга возникла все-таки очень порядочная. Откровенно говоря - огромная. Беспрецедентная. А небо вокруг и сверху полиловело, явно готовясь стать совсем уже черным. Темнела и поверхность купола, стремительно превращаясь в самую мощную и крупную солнечную батарею за всю историю.
Еретик провожал "Фору" взглядом до тех пор, пока та, превратившись в фосфорический эллипс, черту, едва заметный штрих на ослепительном небе, не скрылась из глаз, и продолжал бы глядеть и еще, но его отвлек коварный подручный, осторожно тронув его за рукав:
- А зачем, Юрий Кондратьевич?
- Так ведь - зачем скажут. Орбитальный ретранслятор такой мощности, что лучше и не надо. Радиолокатор. Да мало ли что, хоть, - он внезапно усмехнулся, - в качестве двигателя… А что? Подбрось туда каким-нибудь манером тонн восемьсот воды, стыкуйся - и вперед… Там, понимаешь ли, стоит та-акая мозга, что ЭВМ уже не назовешь, - полудиффузная пространственная сеть отдельных процессоров, соединенных по нейристорным соображениям, так что перенастроить функции ничего не стоит… Да не в этом же дело! Главное - пуск "Форы", вместе с подготовкой специального старта и скупкой пятидесяти выработавших ресурс турбореактивных двигателей обошелся в двадцать раз дешевле их любимого "Протона"… Сколько лет твержу, что большего идиотизма, чем ракетный старт с самой земли, просто-напросто нельзя придумать, а наших драгоценных мэтров - списывать пора, вместе с ихними заслугами. - Голос его, вялый и скучный, был полон тоскливой, остывшей, как табачный дым в прокуренном помещении, привычной злости. - Мы же с ними, с авторитетом их непререкаемым да с влиянием трухлявым, лет пять потеряли, как минимум…
- Ну, со Слушко вы очень осторожно говорили. Вроде как даже опасались обидеть.
- Ничего не могу поделать, - тем же тусклым голосом продолжил Еретик, - слишком интеллигентный я человек. К сожалению. Не умею радостно плясать на могилах учителей. Даже если они только воображали себя учителями. Не умом боимся, не умом осторожничаем - задницей поротой, характером своим навсегда изувеченным. Вовик, - ведь мне же уже тридцать четыре, и тридцать из них - они меня строили, подгоняли, подстругивали и уродовали! Так что теперь я даже в мыслях своих не могу нахамить кому-нибудь вроде нашего Корифея. Как так! Пожилому человеку! Заслуженному! Сука старая!
- Кондратьич! Но ведь все это - в прошлом осталось. Теперь ты - на коне, все у тебя получилось. Такое дело провернул, - радоваться надо!
- Чему - радоваться? Тому, что по милости ветхих негодяев опоздал на пять лет? Я, понимаешь ли, еще в двадцать восемь на Марс хотел, и слетал бы, а теперь уже - поздно, не хочу, понимаешь? Глупым каким-то кажется.