Читать интересную книгу Новая Орда - Андрей Посняков

– Ладно, ладно, льстец, – Темюр-хан отечески потрепал по плечу своего верного слугу. – Поднимайся, умойся да собирай везирей – будем думать, как действовать на случай, ежели урусуты не захотят убраться с нашей земли подобру-поздорову! А они не захотят, я чувствую. Знаю!

– Понял вас, мой господин! – нукер поспешно поднялся на ноги. – Всех везиров позвать?

– Только военачальников. Самых верных. И за каждым – неустанно следить!

– Мои глаза и уши есть в каждом богатом доме, – с гордостью похвалившись, Айдар-бек тут же поправился, украдкой вытирая капающую из разбитого носа кровь. – То есть ваши глаза и уши, мой государь.

– Эх… – взгляд хана упал на висевшую на стене плеть, глаза затуманились. Теперь можно бы и отдохнуть от всего… – Пока не ушел, Айдар… Вели, чтоб кликнули ту светлоокую рабыню.

Нукер скрестил на груди руки и поклонился:

– Я все понял, великий хан.

Нет, Темюр-хан не бил урусутку плетью… пока не бил, та просто прислуживала за столом – нагая, с серебряной цепочкой на бедрах. Никто из срочно созванных на совет сановников не обращал на рабыню никакого внимания – мало ли их во дворце, этих светлокожих рабынь? Да и у каждого – сколько угодно, чего на чужих-то заглядываться, тем более – ханских.

Темюр-хан начал разговор сразу с главного, без всяких предисловий и восточных витиеватостей:

– Мы прогнали Едигея, но, избавившись от старого пса, еще рано радоваться! Очень и очень рано. Еще топчут нашу землю враги – урусы, которые спят и видят, как завладеть нашим богатством. А вот я не могу спать спокойно, когда вижу их в городе, в нашей славной столице! Их надо прогнать, и чем скорее, тем лучше.

– Может быть, великий хан, они сами уйдут? – подал голос самый старый вельможа, почтеннейший аксакал в белой чалме, помнивший Темюра еще совсем маленьким.

– Нет, славный Омар-хаджи, – правитель покровительственно ухмыльнулся. – Не в этом дело. Просто мы должны вырвать у змеи ядовитое жало.

– Но у урусов слишком много воинов!

Хан вдруг расхохотался:

– Урусов, ты сказал, почтеннейший Омар-хаджи? А их нет, урусов. Есть московиты, новгородцы, заозерцы, хлыновцы, рязанцы – и каждый из них ненавидит другого куда больше, чем нас! Ненавидит и завидует. Мы просто их перессорим, а затем добьем тех, кто останется.

Аксакал, а следом за ним и все остальные, заулыбались.

– А ты мудр, славный Темюр-хан, не по годам мудр! Только надобно все хорошенько продумать.

– За этим я вас всех и позвал.

Они долго совещались, даже пытались спорить, что-то доказывали – неизменным оставался лишь главный посыл: перессорить между собой бывших русских союзников, разбить их войска поодиночке и на плечах отступающих ворваться и в очередной раз опустошить Русь! Чтоб знали урусы свое место. Чтоб помнили хозяйскую плеть.

– Вах, вах, хорошо! – В предвкушении богатой добычи, везиры алчно потирали руки. – Ах, какой у нас мудрый хан!

– Слава великому хану!

– Слава!

Все разошлись далеко за полночь, по велению хана остался лишь верный нукер Айдар – с ним и сели за нарды. Играли, используя вместо столика русскую рабыню, поставив нарды у девушки на спине.

Как всегда, Темюр-хан выиграл, поднялся, довольно почесал под халатом грудь и, почувствовав себя усталым, пнул невольницу в бок:

– Пшла!

Девчонка тут же и убежала, и одежку свою на этот раз не забыла, а нечего было забывать – без нее и явилась, нагой. Как великий хан приказал.

Хан проводил невольницу взглядом и хмыкнул.

– Прикажете ее убить, повелитель? – догадливо ухмыльнулся нукер. – Она ведь все слышала, и хоть и плохо понимает нашу речь, но…

– Да, убей. – Равнодушно отмахнувшись, Темюр-хан вдруг прислушался, его лицо исказилось. – Что это? Слышишь? Как будто кто-то рычит! Собака? Вурдалак?

– Я убью его, кто бы он ни был, великий хан!

Айдар-бек выскочил из покоев, на ходу выхватывая кинжал… И тут же вернулся, едва сдерживая смех:

– Великий хан, это не вурдалак и не собака – это храпит в галерее та слепая сказочница, старуха Гаиде, которую ты не велел пока прогонять!

– А-а-а, старуха! – гулко расхохотался хан. – Ну и храп у нее – на девять богатырей. Слепая, говоришь… – Правитель ненадолго задумался и продолжил: – Вот какая мне пришла мысль: не часто ли мы убиваем, а?

– Не часто, великий хан! Ведь кругом враги, которые только и жаждут…

– А я думаю – часто, – Темюр-хан с сожалением почмокал губами. – И девчонку ту, рабыню, ты не убивай.

– Не у…

– Просто отрежь ей язык и выколи оба глаза. Будут у нас две слепые сказительницы – старая и молодая.

– Как же она сказывать-то будет? – недоуменно развел руками нукер. – Без языка-то?

Хан непонимающе посмотрел на него… и захохотал, и хохотал долго, от души, едва ль не до надрывного кашля!

– А ведь ты прав, мой верный Айдар, какая ж сказительница без языка? Ладно, мы эту деву к чему-нибудь другому пристроим, верно?

– О, мой повелитель, – растроганно произнес Айдар-бек. – Поистине, вы нынче сама доброта!

Стараясь не расплакаться – что толку в слезах, здесь, в Орде, этим никого не разжалобишь? – Мара вбежала в свою каморку под лестницей, в которой даже и ложа-то не было – не помещалось, девушка спала на полу, на циновке. Вот и сейчас невольница улеглась точно так же, как и всегда – на бок, подогнув ноги. И, даже успокоившись, долго не могла уснуть – все думала об услышанном. Напрасно ее считали дурой! Татарскую речь она давно уже понимала прекрасно, только не показывала, да и с кем было говорить по душам? С евнухами или с этими напыщенными гусынями – ханскими женами? Другие рабыни тоже не выказывали – и не вызывали – симпатии, во дворце каждый был за себя, предательство и интриги цвели пышным цветом даже среди слуг, иначе просто не выжить. Вот и Мара ни с кем не сошлась за два года позорного и унизительного рабства, никто не сказал ей ни одного доброго слова… Разве что слепая сказительница – старая Гаиде, так и та днем большей частью спала, похрапывая где-нибудь в закутке. Да, с Гаиде можно было поговорить… нет, не поговорить – послушать. Старуха много чего знала и прекрасно умела рассказывать – недаром когда-то считалась лучшей сказительницей.

Вздохнув, невольница перевернулась на другой бок и вздрогнула, услыхав чьи-то крадущиеся шаги. Словно кто-то замыслил худое и не хотел, чтобы его заметили. Девушка напряглась, привстала: ага, шаги затихли прямо перед завешивающей каморку циновкой. Что хочет эта неведомая ночная тень? Зачем явилась? Закусив губу, Мара сжала кулаки…

– Эй, проснись, дева, – негромко прошептали за циновкой. – Подвинься, говорю тебе, и пусти-ка меня к себе.

– Бабушка Гаиде? – узнав, удивленно промолвила рабыня.

– Тсс!!! – цыкнула старуха, едва уместившись в каморке, и, приложив палец к губам, зашептала: – Тихо, дева, тихо! Вот что скажу тебе: беги, немедленно беги отсюда. Через задний двор, мимо старого птичника – там нет никакой стражи.

– Бежать? – Мара непонимающе моргнула. – А что, в Сарае есть куда бежать?

– Даже если и некуда! Это лучше того, что тебя ждет, – пригвоздила сказительница. – Конечно, если ты хочешь, чтоб тебе выкололи глаза и отрезали язык – пожалуйста, оставайся.

– Глаза? Язык?! – с ужасом переспросила девушка. – За что меня так? Что я такого сделала?

– Слишком много узнала, хе-хе, – старуха зябко потерла ладони. – Либо кто-то думает, что могла узнать. Я все сказала, дальше – решай.

Сказительница выползла из каморки на коленях. Кряхтя, поднялась на ноги, шаркающие шаги ее вскоре затихли за углом.

Ей выколют глаза? Отрежут язык? А запросто! Здесь, в ханском дворце, еще и не такое проделывали… как с тем пареньком, которого сварили в котле! Спасибо бабушке Гаиде, предупредила.

Приняв решение, юная рабыня уже ни капли не сомневалась – да, бежать, хоть и некуда, и любой ее может выдать – ту все же есть хоть какой-то шанс, пусть даже очень маленький, здесь же – нет никакого. Стать слепой и немой куклой – ну уж нет! Хотя она и так кукла… как все невольники.

Скользнув во двор, девчонка взглянула на полную луну и, закусив губы, прокралась садом – не по широкой аллее, хорошо просматриваемой со стен стражниками, а по траве, за деревьями, чувствуя восхитительный запах роз… вдруг смешавшийся с другим, менее приятным, запахом помета домашней птицы.

Старый птичник. Колючие, царапающие кожу кусты, узкий проход, едва-едва протиснуться, а дальше, за птичником никакой стены вообще не было – там начинался город: стояли дома, высокие заборы, за углом, у мечети, журчал красивый фонтан.

Жадно напившись, беглянка уселась за деревьями – отдышаться да подумать – куда же дальше? Лучше всего, наверное, в гавань – попроситься на любой, уходящий куда угодно, корабль. Возьмут? Мара хмыкнула – конечно, возьмут. Она же вроде красивая… правда, отощала, но грудь хорошая, налитая – понравится любому кормчему или купцу. Возьмут! О какой-то девичьей чести речь сейчас не шла, давно уже не осталось никакой чести – у рабыни-то? У наложницы? Господи-и-и – за что такая судьба? Мара, наверное, давно б наложила на себя руки, кабы не знала – это самый страшный грех. Так еще на родине, во владимирской земле, говорил батюшка, отец Никодим. А еще говорил, что Господь велел терпеть, вот Мара и терпела, хоть иногда и казалось, что мочи вообще нет. И тогда невольница старалась не думать ни о чем, гнать из головы любые мысли, превратившись в живую куклу – без мозгов в рабстве живется легче. Поела, попила, сильно не избили – уже хорошо, а если еще за день ни тычка, ни пощечины – так это вообще повод для веселья. О, гнусная и грустная рабская жизнь. А вообще, наверное, очень многие люди любят быть куклами – притулиться к боярину, к князю – записаться в закупы, в рядовичи, даже в холопы – это из свободных-то! – лишь бы не самим, лишь бы кто-то другой за них отвечал. Сама Мара-Марфа раньше так вот и жила – с батюшкой-закупом, пока не налетели татары – не упас и боярин, порубили всех, усадьбу разграбили и сожгли, а ее – не одну, с другими девами да отроками – в полон угнали. Тут же сразу девичью честь и порушили… не у нее одной. Потом издевались, били, продали вот в Сарай, купил ханский управитель – и стала Мара куклой. А сейчас удивлялась – оказывается, не навсегда, оказывается – как это славно, самой все за себя решать, без чужого дяди! Сейчас, в эту душную ночь, с бархатно-черным, усыпанным желтыми звездами небом, Мара вдруг вновь ощутила вкус жизни, ощутила остро, как никогда. Сейчас она жила сама! Сама действовала, сама все решала – и от этого решения зависела ее жизнь. Ошибешься и… И от этого становилось сладко! Свобода, оказывается, и вправду пьянит, даже вот такая свобода. Ладно! Значит – в гавань. Теперь главное – не попасться на глаза ночной страже.