Родное Люблино он, в общем, тоже любил, потому что это все его детство, школа, мальчишки, хулиганы — все это вообще было ему близко. Он очень любил тот район, хотя это была тоже не столица — это было Подмосковье. А улица Новаторов — это вообще не известно что за город: и не Москва, и не Подмосковье — черт знает что! Хотя там было много зелени и даже у нашего дома росли большие кусты шиповника. Казалось бы, там хорошо, но у Олега душа не отдыхала в том месте.
Однажды, когда мы жили уже на Смоленском, Олег посоветовал мне сходить в музей на улице Льва Толстого возле Большой Пироговки — это близко от нас. Объяснил, как туда идти, сказав еще:
— И обрати внимание на памятник.
Я пошла в этот дом-музей и была Олегу благодарна, потому что там действительно очень интересно. Когда потом я подошла к памятнику, то сразу поняла, почему он так ему нравился. Может быть, он не очень хорошо сделан, не из того материала, как могло бы быть, но он задуман правильно! Самое главное дано, а остальное не важно. Только лицо, переходящее в глыбу — и все. И нет там никаких рук, брюк, сапог…
Олегу нелегко жилось в центре Москвы, у него никогда не было машины, и он был вынужден пользоваться городским транспортом, притом, что его знали в лицо тысячи людей, но я не припомню случая, чтобы здесь к нему кто-то приставал, надоедал, оскорблял. На Новаторов — да. Там за ним бегали девки, там он всегда ходил в темных очках, старался подъехать к дому на студийной машине или такси, там он вынужден был поднимать воротник и надвигать на глаза кепку, а здесь — нет. Конечно, его и здесь узнавали, и он это чувствовал, но все-таки здесь это почти никогда не было раздражающим. На прежней же квартире публика была, в общем-то, малоинтеллигентная…
Но даже там на улице он все-таки чувствовал себя очень независимо. Однажды, например, он пришел домой улыбающийся и очень довольный с огромным, почти до самого пола, ожерельем на шее из… рулонов туалетной бумаги.
— Ты так и шел по улице Новаторов?
— Да! А что? По-моему, очень удобно…
В другой раз он пришел, торжествующе неся на голове перевернутое вверх ножкой кресло — прямо из мебельного магазина, который был около нашего дома. Он вообще любил заходить в этот магазин. Когда там была мебель, можно было на нее смотреть и даже говорить, что вот накопим денег и купим то-то и то-то. А пока он ограничился этим креслом и был очень доволен, что оно у него «крутящееся». В квартире было настолько мало места, что трудно было даже представить, куда его можно поставить, но он все-таки его пристроил. Зато в кабинете он, конечно, им наслаждался, когда все встало на свои места.
У Олега его личное счастливое время существовало воистину гомеопатическими дозами — всего было понемножку, и все уложилось в десять лет. Конечно, в его жизни были какие-то счастливые моменты. К чему отрицать очевидное?
Он нашел Лизу, и она не просто любила его, но и всегда понимала. Он чувствовал уют в доме, которого у него никогда прежде не было. Он даже не мог представить себе, что сможет жить такой домашней жизнью и рваться домой. Иногда они где-то отдыхали, и он говорил:
— Все очень хорошо, все замечательно… А домой хочется! Хочется в свой кабинет.
Кабинет уже был, и недолгое время он ощущал его каждый вечер, когда знал, что вот сейчас поужинает и можно бы идти спать… А он иногда говорил:
— Так. Сегодня я буду здесь.
Закрывал за собой дверь и оставался там один. Вот это было действительно для него очень важно.
СЛОВА И ОБИДЫ
Не смей Олю обижать!
Олег — Лизе, август 1973 г.
Когда терпенью время подвести черту,
Великодушье гневу предпочту.
Лиза
Олег не очень доверял словам извинения. Такие фразы, как «извини меня», «прости, я больше не буду», он в своей жизни старался не употреблять. Особенно дома. Конечно, если он где-то кого-то обидел бы (предположим, в каком-нибудь учреждении), он бы там извинился, потому что знал эту форму.
Однажды он похлопал по шляпе директора «Ленфильма» в одном из студийных коридоров. Олег тогда не извинился, просто шел мимо своей дорогой. Обиделся Киселев, а Олег даже не заметил, по-моему. И только потом ему сказали: «Ну, что ж ты делаешь?!» Он был в некотором легком опьянении и в очень веселом расположении духа: ну почему бы не похлопать этого небольшого роста человечка по шляпе? Олег вообще к шляпам относился очень скептически, и сам их не любил. Похлопал — и похлопал! Господи Боже мой, подумаешь!..
А дома бывали такие случаи, которые, с его точки зрения, можно было воспринять как обиду. Вот, к примеру, один. Дело было уже в нашей последней квартире. Не было спора, не было ссоры. Просто он был в каком-то раздраженном состоянии. То ли я что-то не так сказала и ему не понравилось, что я невпопад ответила; то ли я не быстро отреагировала на что-то; то ли я просто попалась у него на пути с какими-то домашними, совершенно ненужными ему делами в районе кабинета — не помню повода, но он не стал сдерживаться и раздраженно послал мне вслед:
— У, старая галоша!
Поскольку это бывало редко и не похоже на него, я возьми да и обидься. Ничего ему не сказала и ушла в комнату, закрыв к себе дверь, что тоже бывает очень редко, потому что у меня всегда комната нараспашку. Я лежала на постели и даже не переживала. Мне было просто смешно и вместе с тем немножко обидно: что такое? ну, «старая» — ладно, хотя все-таки я еще пожилая!.. Но почему «галоша»?..
И вот тут он понял, что я обиделась. Через какое-то время, не сразу, а так через полчасика примерно, сначала очень вежливо постучал костяшками пальцев. Я сказала:
— Войдите!
В ответ он просунул в дверь свою кудрявую головушку, посмотрел на меня и, улыбаясь, подмигнул.
Минут через пять я вышла к нему, и инцидент был исчерпан. Как будто ничего и не было…
Так же это бывало, когда он обижал Лизу, и после этого стоило ему пройти мимо нее и погладить по плечу — все как рукой снимало! В Монине она совершила вообще героический, с ее точки зрения, поступок: принесла по морозу тяжелую картошку, а Олег что-то резкое ей сказал, и она пошла мыть посуду, поливая ее своими слезами и стараясь скрыть это от него. Но от Олега было невозможно что-то скрыть, он реагировал удивительно. Если ты стоял к нему спиной и у тебя было огорченное лицо, он видел это по твоей спине. Он подошел к ней и просто поцеловал в макушку. И все слезы иссякли сразу, вообще наступило чудесное настроение. Так что он умел извиняться, не сказав ни слова и не впадая ни в какой слащавый тон. У него этого совсем не было — абсолютно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});