Читать интересную книгу Весы - Дон Делило

Тридцать лет подряд кость у нее в горле.

Скирда-Борода вещал:

— Я знаю, о чем вы думаете. Будто я все сочиняю. Но я не сочиняю. Все, что говорю вам я, — правда. Ребята, мы — настоящие. А теперь вопрос, который останется с вами на ночь. Кто настоящий, а кого подослали записывать? Вы сидите там, в глубине ночи, и слушаете тайком, а почему тайком? Потому что не знаете, кому верить, кроме меня. Мы единственные, кто не из них. Этот маленький радиоприемник — путь к истине. Я не придумываю. В мире есть только две вещи. То, что истинно. И то, что истиннее истины. Нам нужна эта тайная тропа, где мы можем встречаться. Потому что есть Большой «Д» — то есть «Думай как я». Я понятно выражаюсь? Мое послание доходит? Мы — это хитрая маленькая тайна, которую хотят открыть. Думаете, я сочиняю? Нет, не сочиняю. Скирда-Борода говорит вам — ешьте кашу вилкой. Делайте уроки в темноте. Верьте радио больше, чем маме.

Джек понятия не имел, о чем говорит этот парень. Он с усилием проглотил свой «Прелюдии». После него перестаешь медлить и делаешь то, что задумал.

Он подъехал к гастроному «Ритц» и припарковался на улице. Открыл багажник и бросил туда мешочек с деньгами и револьвером, иначе потом забудет это сделать. Багажник был слегка переполнен: гантели, гири, летний костюм, банка краски, рулон туалетной бумаги, игрушки и печенье для собак, кобура, туфля для гольфа с долларовой банкнотой внутри и около сотни глянцевых снимков Наездницы Рэнди, которые он привез из Нового Орлеана. Это можно назвать моей жизнью, потому что дома ничуть не чище.

Он зашел в «Ритц» и заказал дюжину сэндвичей, побольше горчицы и майонеза. С жареным мясом, солониной, ломтиками индейки, языком, соленьями с укропом, резаной капустой, приправами, картофельный салат, черешневая газировка, имбирное пиво и так далее. Попросил, чтобы все приготовили тщательно, потому что сэндвичи направляются в полицейский участок.

Джек вернулся в машину. Наши копы заслуживают самого лучшего, потому что они рискуют жизнью каждый раз, как выходят за порог Это город убийств. Туфта. Надо не забыть вернуться потом в клуб, забрать таксу Шебу снять кассу и взять шляпу. Он не любил ходить без шляпы, потому что всем сразу видно лысину. Он лечил кожу головы, и вроде помогало, хотя Джек и сомневался.

Он двинулся к зданию полиции и суда. Левое колено пронзила боль, и он задрал штанину. Ничего себе ссадина. Уличная драка так захватывает, что целый час не замечаешь крови. Он ехал с задранной штаниной. Ни одна надежная компания не даст ему денег, потому что он раздает выпивку всякому отребью, приводит с улицы людей и собак. Джек выбрался из машины, опустил штанину и зашел в старую часть здания, пройдя между высокими колоннами.

Он ехал в лифте на третий этаж, держа в руках коробку с едой и напитками и размышляя, что если ничего не предпримет в ближайшее время, бизнес навсегда пойдет в убыток, если вообще куда-то пойдет, если его не превратят в окончательное ничтожество. Выйдя из лифта, он направился по коридору в отдел несовершеннолетних. Кровь затекала в ботинок. Но как только он увидел этих чисто выбритых мужчин в форме, ему захотелось сказать — больше всего в жизни я горжусь тем, что дружу с полицией самого американского города в мире.

Раввин много раз повторял ему: «Не будь таким впечатлительным».

В Далласе

В полночь Ли Освальд сидел в прачечной, ждал, когда высушится его одежда, и читал Герберта Уэллса. Кроме него там был еще один посетитель — тучный, жуткого вида человек, в туфлях, надрезанных спереди, чтобы его раздутым ногам было посвободнее. Воздух спертый и затхлый. Ли сгорбился над первым томом «Краткого очерка истории» и грыз большой палец. Книга лежала на коленях.

Временами он жил отдельно от Марины и малышки Джун.

Пришел ночной дежурный, долговязый негр, и пропел:

— Закрываем, закрываем, все домой.

В большой красной авоське он нес чьи-то простыни.

Тучный посетитель поднялся и подошел к сушке за своими вещами. Ли читал, согнувшись над книгой, теперь он грыз кулак. Посетитель проковылял к выходу.

Прошло минуты три. Сушка с вещами Ли остановилась. Он сидел, не отрываясь от книги. Он знал, что дежурный сверлит его с дистанции в пятнадцать футов очень пристальным взглядом. Перевернул страницу и дочитал главу, то есть до конца разворота. Читал он медленно, стараясь уловить смысл, голую правду, спрятанную в этих слогах.

— Слышь, малый! У меня нервы не железные, да?

Греки и персы. Ли поднял взгляд. У дежурного была отвисшая нижняя губа, цвет лица с оттенком ржавчины, россыпь веснушек на скулах, эти болтающиеся руки, и Ли подумал «Япония» прежде, чем всплыло имя или обстоятельства. Через секунду он вспомнил. Бобби Дюпар, его сокамерник на гауптвахте в Ацуги.

Дюпар не сразу узнал его. Пристально вгляделся, заметил волосы Освальда, поредевшие с левой стороны, где пробор, ввалившиеся щеки, трехдневную щетину, рубашку с разошедшимся швом у воротника; заметил многое, плюс еще четыре года возмужания, эмиграции, трудной жизни. Кролик Оззи. Узнавание отразилось на лице Дюпара сложной гримасой.

— Я-то больше не разглядываю белых. Так что сразу и не могу определить, с кем конкретно разговариваю.

Они не говорили о Японии. Они обсуждали Западный Даллас, где Бобби жил с сестрой и ее тремя маленькими детьми, в районе с сотнями домов казарменного вида, расположенных между рекой Тринити и бульваром Синглтон. Район называли «жилым парком». Обнесенный забором, изолированный от города, с дырявым водопроводом, проложенным по слякотным газонам. Бобби работал в прачечной шесть дней в неделю, с семи вечера до полуночи. Дважды в неделю ходил на курсы черчения в техническом колледже Крозье в центре города. Иногда работал с полудня до четырех в пекарне, замешивал тесто, заменяя больных или отсутствующих работников. Домой возвращался в одежде, припорошенной белым. Мать его умерла. Отец жил в другой части района. Бобби не знал, где именно. Из окна 52-го автобуса он постоянно видел, как его старик сидит перед авторемонтной мастерской и потягивает пиво из банки. Марки «Большой кот». Бобби понимал, что если подойдет к отцу и поздоровается, тот его не узнает. Заговорит с ним так же, как и с любым другим, начнет вещать о своих беседах с Богом.

Таков Западный Даллас. Дым от свинцовых плавильных печей. Прерывистые жизни.

У Бобби теперь росла редкая клочковатая бородка. Глаза утратили тревожный блеск. Он смотрел на Ли, наклонившись, спокойный и неподвижный, медленно кивал, отмечая реплики.

Ли рассказал, что ушел в подполье. Он уволился с последней работы, не сказав ни слова. Съехал с последнего места проживания. У него есть почтовый ящик. Его брат не знает, где именно в Далласе он живет. Мать до сих пор считает, что он в Форт-Уорте. С женой они поссорились, и она поселилась у своих друзей. Он работает в фирме графического оформления. Но не упомянул о том, что работа связана с секретностью. Ничего не сказал о Марионе Коллингзе. Тот через Джорджа де Мореншильдта выпытывал у него подробности бесед с органами безопасности СССР. Сам он избегал Коллингза. Избегал почтальонов. Скрывался от федералов. Заполняя любую бумажку, указывал фальшивый адрес. Он рисовал плакаты после работы и отсылал их Социалистической рабочей партии. Шпионский фотоаппарат он прятал в брезентовом мешке на дне шкафа.

Он не рассказал о Марине, о том, как скучает, как она нужна ему, и как его злит то, что он осознает это и пытается подавить — еще одно скрытое чувство, которое он не может подавить.

Никакой Японии. Бобби рассказывал о Юге, о полицейских псах и зажигательных бомбах, интеграции «Старого Миса».[12] Практически каждый день — ролик по телевизору о ярости сегрегационистов, толпы негров — демонстрантов отступают под натиском полиции, их рассеивают на группки поменьше. Демонстрантов бьют по лицу, швыряют в них камни. Кто-то падает, белые парни подскакивают и бьют его ногами. Копы хватают дубинки за оба конца, сильно сгибают Посмотри им в глаза. Посмотри на этих пожарников, что выпрыгивают из фургонов. Они включают шланги, и словно гнев из преисподней отбрасывает всех назад.

По всему району стояли самодельные мангалы для барбекю — пятидесятипятигаллонные нефтяные бочки, разрезанные пополам и установленные на металлические ножки вниз дном. Валил дым, из шлангов по телевизору била вода.

Вещи крутились в дюжине сушилок.

— Все устроено так, чтобы унизить черных, — сказал Бобби. — Надрывайтесь за гроши, пейте дешевое вино. Вот, что нам уготовано. Знаешь, как у меня, Оззи? Когда я читаю криминальную сводку в газете, то смотрю на фамилии, чтобы понять, белый преступник или черный. Некоторые по фамилии настоящие негры. Я внимательно проверяю. И говорю — давай, браток. Давай, наподдай им. Ведь что у нас есть сильнее ненависти?