Читать интересную книгу Вариант «Бис» - Сергей Анисимов

Начиная с 14 ноября, когда эскадра пересекла пятьдесят пятую параллель – широту Ньюкасла и Каунаса, – началась настоящая работа для экипажей гидросамолетов. На «Советском Союзе» их было четыре, на «Кронштадте» – два, и еще перед рассветом бело-голубые снизу и темно-синие сверху машины были выпущены в воздух. Каждый запуск с катапульты был непростым и опасным событием, в мирное время на крейсерах собиравшим немало зрителей. Цикл подготовки, пройденный эскадрой, сделал такие запуски более-менее рутинными, и утренний не отличался от них ничем, кроме массовости, – все шесть самолетов ушли в небо в течение получаса, широким веером покрыв южную часть горизонта, разрубленную пополам просвечивающими косыми лучами солнца. Бомб они не несли, используя сэкономленные десятки килограммов как «плату за проезд» на еще несколько десятков километров.

Слетали они, однако, безрезультатно и вернулись к тому моменту, когда эскадра насчитывала не три, а уже четыре корабля. Левченко, рассчитывая все же на перехват крупного конвоя и неизбежную после этого гонку со временем, вывел их к «Бакинскому Комсомольцу», собираясь пополнить уже на треть израсходованные даже на линейном крейсере запасы топлива. Нелегкие манипуляции с подвешенными на грузовых стрелах шлангами, передаваемыми с борта на борт на малом ходу, были несколько раз отработаны в Финском заливе, но океанское волнение, хотя и умеренное, по местным меркам, довело процедуру до пытки. На передачу всех шлангов на «Чапаев» ушло почти сорок минут – вдвое больше, чем положено по нормативам, в свое время успешно сданным и принятым. Топливо авианосец принимал четыре часа, заметно осев. Каждую секунду, однако, стоявшие наготове, поглядывавшие на мостик матросы готовы были резкими движениями разводных ключей свинтить шейки переходников, по которым в цистерны бывшего легкого крейсера перекачивался густой флотский мазут. К двум часам дня «Чапаев» закончил, и его место по борту «Комсомольца» занял линейный корабль. На двух других выделенных для операции танкерах имелось оборудование для дозаправки одновременно двух кораблей, побортно – но как раз этот танкер был исключением. «Кронштадту» времени до захода солнца не хватило, а включать палубное освещение никто, разумеется, не собирался. Вместо этого эскадра снизила ход, идя на юг вместе с танкером, чтобы продолжить дозаправку утром. В темноте его низкий силуэт был похож на авианосец, что могло вдобавок отвлечь подводную лодку, случись она рядом.

Так закончился день 14 ноября в месте, где не было других ориентиров, кроме иногда просвечивающих через редкие разрывы в облаках звезд.

Узел 5.3.

15–16 ноября 1944 г.

– Ватаси ва… Тама сика ни… Будо-ося о номимасен. Будо-ося о намимасен. Будо-ося…

– Задолбал.

Обычная жизнь в каюте младшего начсостава, переделанной из четырехместной в шестиместную, когда пространства перестало хватать.

– Что значит-то?

– «Я только иногда пью вино», – Евгений посмотрел со своего места с некоторым смущением.

– Вино!

Штурмана оживились.

– Вино – это хорошо!

С этим тезисом никто спорить не стал.

– И пиво – это тоже очень хорошо.

Как говорил Остап Бендер, «И против этого тоже нет возражений».

– Евгений, как будет «пиво»?

– «Бипру».

– Молодец! Даже в книжку не заглянул… На какие мысли это наводит?

– На совершенно определенные…

– О пиве…

– Нет! О том, из-за чего Евгения поперли с «Коммуны». Евгений, ты любишь пиво?

Молодой штурман, имеющий к двадцати семи годам больше ходовых часов на линкорном мостике, чем проведенных в постели с молодой женой-украинкой, смутился. Он вообще очень легко смущался – таким людям жить в каюте номер 13 было непросто. Вполне это осознавая, всегда готовые позубоскалить работники секстана и линейки не давали себе особой воли, ограничиваясь несколькими минутами приколов.

– Пиво я люблю… Холодненькое, с пенкой… Выйдешь, бывало, на набережную, подойдешь к киоску. Форма белая, ботинки скрипят! Эх, была жизнь!

– Кому мешало, спрашивается…

– Я последний раз пиво пил в Питере, когда полный экипаж формировали.

– Аналогично.

– Ребята, мы уходим от темы. О чем мы начали?

– О пиве!

– Алкоголик! Мы начали о том, почему Евгения поперли с «Парижской Коммуны»!

– Меня не поперли!

– Подсудимый! Вам слова пока никто не давал! Сидите и не чирикайте, покуда ваш моральный облик обсуждается на заседании сокращенной…

– Залежании.

– Совершенно верно, залежании сокращенной комиссии штурманской каюты имени… Имени… Имения Льва Толстого в Ясной Поляне. Что мы видим перед собой? Перед собой мы видим бренное тело Евгения Зимина, украшенное орденом Красной звезды. За что, спрашивается, оно было украшено, можем задать мы вопрос, и мы его зададим!

Ораторствующий Штырь простер вперед руку, Леха Вдовин при этом заржал так, что из соседней каюты постучали в переборку.

– Да, товарищи, мы прямо и смело, с морской прямотой зададим этот вопрос: «Почему, Евгений, ваше сменившееся с собачьей вахты тело, вместо того чтобы мирно почивать, оглашая окрестности здоровым храпом, изучает чуждый нам язык?»

– Ну, ребята… Ну ладно вам…

– Нет, позвольте! Что за слова изучает этот, с позволения сказать, орденоносец? Нет, он не зазубривает разницу между «мопус» и «маггинс»[99], как Зуб, которого мы уже простили. Он не ломает, как некоторые, на которых мы сейчас не будем показывать пальцами, голову в попытках найти методику просчитать курс «Кронштадта» до перемещающегося в евклидовом пространстве пирса, на котором ему помашут голубым платочком. Нет! Он изучает, безбожно подглядывая при этом в учебник, слова, за которые его давно разобрали бы на партсобрании ребята, менее добрые, чем мы с вами. «Доколе?» – спросим мы. Почему, спрашивается, доблестный линкор Черноморского флота исторг из своих казематов это чудо? Эту гордость! Эту надежду крейсера! Евгений! Когда под простреленным флагом, осыпаемый осколками вражеских снарядов, бледный и красивый, я упаду на палубу… Прошу тебя! Скажи мне тем же томным голосом: «Я хочу пива!» Или что ты там сейчас зубрил. И я, откинувшись на носилки, провожаемый орудийными залпами в лазарет, прошепчу Раговскому, нашему доброму доктору, заносящему надо мной ланцет, эту фразу на языке самураев, и он, пораженный, дрогнет и прослезится…

– Ну ты и трепло! – с большим одобрением сказал Алексей. – Это ж надо, из любой темы развить травлю на полчаса без остановки! Скучно без тебя было бы…

– И будет. Мне через три часа заступать. Будет сегодня что-нибудь новенькое, как по-вашему?

– Кто его знает… В любую минуту могут по тревоге поднять всех на брови.

– Странно, конечно. Крадемся по району, крадемся, а толку нет. Остались бы у берега, подолбили бы по танкам.

– С двенадцати дюймов по танкам? Могу себе представить…

– А что, делали же?

– Делали. Но то другие времена были. «Гангут» в океан не выведешь.

– Боишься?

– Боюсь, – Евгений согласился спокойно, как человек, которого в трусости обвинить невозможно.

– Я тоже боюсь, точнее, опасаюсь. Покрутимся мы, пожгем мазут в топках, танкеры переловят, и останемся мы у разбитого корыта. Почему, по-вашему, мы идем на шестнадцати узлах, а не на четырнадцати с половиной?

– Мы на семи идем. Еще шланги не отсоединили.

– Я не об этом. Я вообще.

– Спроси у командира. Десять процентов экономия, это не коту под хвост, согласен.

Корабль начал ощутимо вибрировать, чуть накренившись влево.

– О! Закончили. Три с половиной часа почти. Теперь можем снова играть в игры.

– Пойти проводить «Комсомольца» не хочешь?

– Можно, в принципе. Ты пойдешь?

– Давай.

Алексей и Коля Штырь оделись и вышли на верхнюю палубу, оставив Евгения, помахавшего им рукой, в каюте. У фальшборта, залитого шаровой краской, стояло человек сорок моряков, разглядывающих идущий уже кабельтовых в четырех приземистый танкер с развевающимся на корме военно-морским флагом. «Кронштадт» начал набирать ход, и танкер сместился в сторону кормы. Несколько минут все не спеша шли по палубе, перебрасываясь комментариями, пока не уперлись в кормовой флагшток, любимое место курения команды. Закурили тут же, продолжая разглядывать все более отстающий танкер.

– Не завидую ребятам… – сказал кто-то из матросов, разминающих папироску желтыми пальцами в костяной твердости заусеницах и размытых пятнах въевшегося в кожу машинного масла.

– В одиночку по такому морю… Того и гляди, нарвешься, а ни пушек нормальных, ни скорости.

В течение тридцати минут «Бакинский Комсомолец» с опустевшими танками исчез в сырой дымке, закрывающей северные румбы. Наладившаяся корабельная жизнь продолжалась своим чередом, покуда в шестнадцать часов с мелочью не была прервана экстренным докладом с линкорного Бе-4. Летчик, возбуждение которого было заметно даже сквозь отвратительную слышимость, пошел на нарушение радиомолчания, поскольку считал, что обнаруженная им цель слишком жирна для риска упустить ее в темноте, которая должна была спуститься через несколько часов. На «Чапаеве» сыграли боевую тревогу, вызвав ажиотаж команды, совершенно не знавшей о происходящем. Эскадрилью «Сухих» начали готовить к вылету, в то время как адмирал все еще продолжал размышлять над тем, каким образом накрыть обнаруженный гидросамолетом некрупный конвой, не поднимая особенно большой паники в океане.