Читать интересную книгу Лето - Оскар Лутс

– Вот как – работу полегче! Разве это от меня зависит – дать работу полегче? Это дело управляющего. Ну, а ежели и вправду из сил выбились, так сделайте передышку, пробегитесь в Паунвере, принесите нам чем подзаправиться перед завтраком. Управляющий как раз ушел к себе, вы тем временем и смотаетесь.

– Это можно, – весело соглашается Кийр. – Посылайте меня куда хотите, пойду с удовольствием, лишь бы не эти здоровенные камни, эти…

Как только Жорж скрывается из виду, Либле, Тоотс и Март принимаются за камни и быстро перетаскивают к краю поля большую груду. Более крупные катит Март, мелкие носят на носилках звонарь и управляющий. К приходу Кийра готова даже часть каменной ограды, управляющий возится около нее один, а оба его помощника мигом исчезают в овине.

– Это что? – пугается Кийр. – Как эти камни очутились здесь?

– Сами небось не притопали, у них ног нету, – бросает не оборачиваясь управляющий.

– И ты один их перетаскал?

– Ясно, один, – следует равнодушный ответ. – Какая еще тут помощь нужна.

– Гм… Ты прямо силач, Йоозеп.

– Ну, уж и силач! Просто вожусь здесь потихоньку. Жара страшная, а то побольше успел бы. В жару работа не спорится.

В эту минуту на дорогу выходит Либле и начинает жалобно клянчить у управляющего папиросу. Его кисет, говорит он, упал в хлеву прямо в навозную жижу, вот и делай что хочешь, грешная душа. Хоть бы одной затяжкой разжиться!

– Да, да, – шарит управляющий у себя по карманам. – На, бери.

– Спасибо тебе, господин Йоозеп! – благодарит звонарь. Но благодарность эта оказывается преждевременной: в коробке ни одной папиросы.

– Вот черт! – злится управляющий. – Теперь мы оба без курева, хоть иди на болото мох собирать. Ну и угораздило тебя, Либле, с твоим кисетом. Не нашел другого места, прямо в лужу швырнул.

– Да вот… – разводит руками звонарь. – Иди знай, где потеряешь.

– Послушай, Жорж, не в службу, а в дружбу, сбегай в Паунвере, принеси нам папирос, – решает управляющий после короткого раздумья.

– В Паунвере? – пыхтя и обливаясь потом, переспрашивает Кийр. – Чего ж вы раньше не сказали, я же только что из Паунвере.

– В самом деле? – удивляется Тоотс. – Почему же ты сразу не сказал, что идешь в Паунвере, – мы бы попросили тебя принести. Ну да что молодому парню сделается! Подтянись-ка и давай бегом еще раз, а я посмотрю на часы, увидим, быстро ли ты бегаешь,

– Ох, крест господень! – стонет Кийр, передавая Либле бутылку водки. – Бегай в такую жару, высунув язык.

– Да-а! Опманом стать не так-то просто, – покачивая головой, замечает Либле.

Так они в этот день изводят несчастного жениха всякими способами. Около полудня Йоозеп начинает рычать от страшной боли в ноге, Кийру приходится снова «подтянуться» и бежать в аптеку за лекарством. Но управляющему всего этого мало: он то и дело жалуется Либле, что с сегодняшнего дня пригревает змею на своей груди, и так далее, и так далее. После обеда Жоржа заставляют мешать известь, мять глину и перекатывать эти страшные каменные глыбы. К вечеру рыжеволосый так устал и осоловел, что еле ноги передвигает. Однако ночевать в Заболотье он все же не остается, а, шатаясь от усталости, плетется домой.

– Ну как, опман уже готов? – спрашивает его Бенно. Он вместе с Виктором кувыркается в это время во дворе. Вместо ответа старший братец бросает на мальчишку злобный взгляд и сопя вваливается в комнату. Но на пороге он еще успевает услышать, как этот сорванец вполголоса объясняет Виктору: скоро, наверное, Жорж запряжет в карету целую семерку свиней и будет раскатывать по всему Паунвере. Обычно такой добродушный мальчонка старается теперь уязвит Жоржа при любом удобном случае: ведь именно по вине Жоржа он потерял всякую надежду получить к Иванову дню новый костюм и ботинки. Поездка старшего брата в Россию обошлась папаше так дорого, что о других расходах и думать нельзя.

А старший брат, даже не поужинав, бросается на кровать и сразу же проваливается в сон глубокий, как бездонный колодец.

Утром все тело у будущего опмана горит огнем – так он сам, охая, жалуется окружающим. Несмотря на все усилия, ему до самого завтрака не удается подняться с постели, да и потом он волочит ноги, как колоды. Да, сельское хозяйство – это ужаснейшее из самых ужасных занятий на свете, и Тоотс недаром говорил об этой так называемой пробе костей. Если всю жизнь придется испытывать такую боль во всем теле, то… то и в самом деле опманы – самые несчастные люди в мире, и никакая любовь, будь она какой угодно пламенной, хоть восьмидесяти пяти градусов, не сможет вознаградить за эти вечные терзания. Все тело его – одна сплошная боль, но хуже всего обстоит дело с животом. Там у него, наверное, какая-нибудь кишка затянулась мертвым узлом – ведь он вчера весь день так страшно надрывался.

Но «сила любви благодатной может и горы свернуть» – в этой не совсем удачной строке кто-то выразил довольно верную мысль. Именно сила любви благодатной придает тщедушному Кийру могучие крылья, и около полудня мы уже видим рыжеволосого взбирающимся на кладбищенский холм: он несет Тээле весточку о том, что вчера проработал целый день и тем самым еще па шаг приблизился к своему счастью. От движения одеревеневшие конечности его оживают, так что Жорж решает продолжить свои попытки и, побывав «там», снова вернуться в Заболотье.

Очутившись «там», Кийр протягивает дрожащие руки к Тээле и пространно объясняет, какую огромную жертву принес он ради нее и на какие величайшие жертвы он готов и дальше. Девушка с нетерпением ждет, когда он кончит свою исповедь, затем говорит раздраженно, с едва сдерживаемой злобой:

– Ступайте, Кийр, и делайте все, что вам угодно, но меня оставьте в покое. Меня нисколько не интересует, как вы живете и чем занимаетесь.

XII

Этот неожиданный удар совсем сбивает Кийра с ног; до конца дня несчастный не поднимается больше с постели. В его ушах стучат колеса товарных вагонов всей России, и целый легион свирепых кондукторов требует у него то билет, то деньги за проезд. Братишка Бенно вместо лекарства от глистов накупил себе конфет и как назло грызет их над самым ухом больного. Видимо, бесенок, вселившийся в меньшого братца, считает свое наглое поведение вполне оправданным, ввиду неудачи Георга Аадниэля.

А хозяйская дочь с хутора Рая, как бы мимоходом нанесшая Кийру такую душевную рану, в этот день как ни в чем не бывало совершает длительную прогулку, даже не вспоминая больше о том, что произошло утром. Сначала, пройдя по меже, она украдкой заглядывает во двор Сааре. Убедившись, что там царит тишина и не видно ни единой живой души, она, напевая песенку, сворачивает на проселочную дорогу. Издали девушка еще несколько раз оглядывается, но двор по-прежнему пуст: видно, все ушли на покос, а вместе с ними и тот, кого она надеялась увидеть.

В таком одиночестве и с таким настроением, как у нее сегодня, можно дойти и до беды. Этим летом часто бывали у нее такие дни; и все-таки появлялись какие-то мысли, какие-то мгновения, которые несли ей утешение и даже радость; а сегодня с самого утра девушку тяжким грузом гнетет душевная пустота и усталость. Еще тоскливее делается у нее на сердце, когда, дойдя до Паунвере, она узнает, что и барышни Эрнья нет дома. Ей начинает казаться, будто все ее паунвереские знакомые сговорились между собой и решили оставить ее в полном одиночестве; будто все они сейчас где-то веселятся вместе и только она бродит одиноко, словно волк за изгородью. Ей становится жаль себя, в душе вскипает чувство злобы против окружающих.

На церковном дворе у коновязи стоят лошади с повозками. Как раз в тот момент, когда Тээле приближается к дому пастора, из канцелярии выходят двое – молодой крестьянский парень и девушка. У обоих лица красные и смущенные. Особенно растеряна девушка: сойдя со ступенек, она поворачивает совсем не в ту сторону. Парень с усмешкой тянет ее за рукав и указывает на лошадь:

– Ну куда ты пошла, лошадь-то вон где.

– Да, да, тьфу ты пропасть! Прямо как очумела я.

Оба смеясь усаживаются на телегу и катят прочь. Тээле глядит вслед поднятому телегой облаку пыли… эта счастливая пара только что побывала у пастора, чтобы заявить о своей помолвке и выслушать его наставления.

На другой телеге сидит нищий старичок с ломтем хлеба на коленях и пытается раскрыть большой складной нож. Его тонкие, бледные пальцы никак не могут с этим справиться; словно ожидая помощи, старик смотрит на Тээле – тем двум счастливцам, разумеется, некогда было его заметить.

– Дай-ка сюда нож, я открою, – говорит Тээле.

– Не могу, – отвечает старичок. – Он у меня к пиджаку веревкой привязан, чтоб не потерялся.

Девушка подходит к телеге и раскрывает нож. Старичок смотрит на нее взглядом, полным благодарности.

Ни в его беспомощности, ни в этой пустячной ее услуге нет, собственно, ничего необыкновенного, но Тээле вдруг чувствует, как глаза у нее наполняются слезами. Настроение ее резко меняется – теперь ей хотелось бы одарить кого-нибудь безграничной нежностью и добротой. Те двое, что вышли от пастора, уехали, сидя на телеге рядом неподвижно, словно два чурбана, и все же у каждого из них есть кому дарить свои нежные чувства. Ах да, неужели у старичка ничего нет, кроме этой краюхи хлеба, к тому же она такая сухая, что застрянет в горле. Вот здесь немного денег, пусть он купит себе чего-нибудь в лавке. Как? Он не может бросить лошадь? Его оставили здесь сторожить? Кто же это велел ему сторожить лошадь?