В доме актрисы, расположенном возле самой реки, Веласкес встретил маркиза Гасифа де Аро. Mapкиз торопился нанести перед отъездом в Андалузию визиты и потому вскоре оставил их вдвоем. Донья Анна пригласила художника в маленький внутренний дворик, очаровательное патио, так напомнившее ему детство. Обычно молчаливый, маэстро и теперь совершенно не знал, с чего ему начать разговор с малознакомой женщиной. Она же, казалось, не испытывала ни тени смущения, ощущая на себе внимательный, долгий взгляд.
— Я давно хотела познакомиться с вами, дон Диего. Однажды в ваше отсутствие, — она поправила себя, — когда вы были в отъезде, я была в вашей мастерской.
— Что же вы там нашли? — в голосе маэстро звучала ирония.
— Да я ничего и не искала, — быстро перебила она. Брови ее дрогнули, изогнулись наподобие тугого лука, потом разом опустились, словно выпустили стрелу. — Я актриса, и мне было интересно увидеть, что есть за кулисами у тех полотен, которые сумели привести меня в трепет. Когда я на сцене, меня видят только актрисой. Но никто не видит меня человеком, который прежде, чем достичь совершенства в танце, испытал великую муку творчества. Я хотела без вас заглянуть в вашу муку.
— Мне тоже хотелось бы заглянуть в вашу мастерскую, донья Анна…
Она согласилась без тени кокетства.
— Я станцую специально для вас.
Она хлопнула в ладоши. Откуда–то из–за кустов жасмина зазвучал чистый гитарный перезвон. Сеньора поднялась. Миг — и шелковый восточный халат, в котором она принимала гостя, с шелестом упал к ее ногам.
Сначала танец был медленным и плавным. Постепенно ритм его участился. Перед зачарованным маэстро возникла бурная, пламенная ола. От танцев, виденных им до сих пор, этот отличался тем, что его танцевала настоящая актриса…
А она уже опять сидела напротив него, кутаясь в свой халат, когда он пришел в себя. Говорить не хотелось. Да разве нужны двум художникам слова, чтобы понять друг друга?
Все последующие дни Веласкеса преследовала мысль написать донью Анну. Она так и просилась на полотно. Но можно ли в их ханжеской Испании рисовать нагую женщину! Уже не единожды обращались художники к церкви с просьбой на разрешение. Но духовенство, это государство в государстве, накладывало запрет. Грешное и осужденное человеческое тело ни в коем случае не должно воспроизводиться кистью, гласили суровые принципы христианского аскетизма.
Как бы там ни было до сих пор, но маэстро решил добиться своего. В длинной речи, подготовленной специально для его величества, художник рассказал Филиппу IV о полотнах европейских художников, на которых изображались Венеры. Маэстро уже твердо знал, что будет писать именно Венеру. Король согласился на такую тему неожиданно легко и взялсл сам уладить дело, если святой инквизиции это вдруг придется не по вкусу.
За излюбленную тему венецианцев Веласкес взялся не потому, что ему хотелось помериться силой с художниками, писавшими до него. Он и не думал писать Венеру так, как писали ее Тициан и Рубенс. Его соблазняла прежде всего возможность первым из современников–испанцев изобразить запретную наготу. Он был великим художником и не боялся, что его обвинят в подражании. Его Венера будет необыкновенной женщиной, не тициановской итальянкой, не рубенсовской голландкой, но прежде всего испанкой.
Ни донья Анна, ни маэстро, к которому словно возвратилась молодость, не замечали полета времени. Хуан, которого не допускали во время сеансов в мастерскую, только сокрушенно качал головой. Преданный всем сердцем своему гениальному господину, он боялся за него. А вдруг повторится то из прошлого, что сейчас белым веером покоилось на арабском столике в мастерской?
Картина была почти окончена. В нее художник вложил столько труда, душевной теплоты и мастерства, что мифическая Венера ожила, став просто юной обнаженной женщиной. Ее гибкое тело, мастерски вписанное в продолговатое полотно картины, было расположено в непринужденной позе, спиной к зрителю. Изящны и мягки прекрасные пропорции тела, которые при всей своей обаятельности лишены идеализации. Обаяние молодого тела в естественной и здоровой грации. Располагая Венеру спиной к зрителю, маэстро словно предлагал самим догадаться, какое у нее лицо.
Но ведь неизвестно, какие глаза будут смотреть на его Венеру. Сумеют ли они домыслить ее лицо таким совершенным, каким видит его он?
Тогда художник поставил перед Венерой зеркало. Из полумглы зеркальной глади на маэстро глядело продолговатое милое лицо испанки (его испанки!) с мечтательными глазами.
Краски полотна, необычайно мягкие, пели нежную песнь красоте богини. Торжественно–приглушенно звучала красная драпировка, на фоне которой выступало розовато–белое, нежное и хрупкое тельце амура, пути, державшего перед Венерой зеркало. Удивительно свободно гармонировало с нежно–золотистым теплым цветом кожи женщины зеленое покрывало, на котором она лежала. Серебрились выглядывавшая из–под него белоснежная простыня и бело–перламутровая ткань, дымкой белевшая у бедер.
Гордая головка с собранными на затылке в греческий узел волосами покоилась на полусогнутой руке. Волосы, темно–коричневые, с блестяще–золотистым отливом, готовы были в любую минуту рассыпаться и заструиться вдоль руки волнующим каскадом волн. Лучше написать было невозможно.
…Друзья, которых маэстро пригласил посмотреть свое новое полотно, долго сидели молча. О, «Венера» еще наделает шума! Каждый из них отлично знал, что будут говорить о картине при дворе. Беспечный маэстро сейчас так увлечен доньей Анной, что ему нет дела до людской молвы.
Но где же все–таки он сам?
Пареха казался явно смущенным.
— Он поехал с доньей Анной в горы… Она уезжает из Испании.
Слова «она уезжает» никак не могли уложиться в голове Веласкеса. Еще несколько дней назад Анна строила планы поездки в Севилью. Он представлял, как будут бродить они улицами города юности…
Теперь ничего этого не было. Все теряло всякий смысл, когда он начинал думать — «она уезжает». Судьба оказалась к нему жестокой, послав любовь в возрасте, на который снисходительно улыбается молодость. Но что может остановить человека, который слишком долго искал? Разве виновен он в том, что пришла она на закате, ожидаемая на заре?
Трудно верить в реальность таких вещей даже самому, не то что людям, тебя окружающим. Но все же почему не хотят допустить, что душа твоя выбирает ее одну из всех остальных не только потому, что она молода? Она уходит. Что сможет заменить ее в жизни?
«Святая мадонна! Я благодарю тебя за нее. Молодость бывает жестокой к нам, долго жившим. Прости ей. Об одном молю тебя — продли этот день…» Пожалуй, так горячо дон Диего никогда не молился. Прав был отец Саласар — молящемуся не нужны храмы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});