– Вы не возражаете против нашего общества?
Я ответил, что нет. Но я больше боялся того, как на это посмотрит хозяин бара. Она оказалась старше, чем выглядела через окно – возможно, ей было лет четырнадцать или пятнадцать. Ее неопрятные волосы свисали, как крысиные хвосты, и с носа у нее текло. На ней была короткая кофточка с наплечниками, застегнутая на одну пуговицу, остальные были оторваны. Дождь размазал грим на ее лице. Она выглядела так, будто не умывалась, по крайней мере, недели две. И честно говоря, дождь, казалось, усилил неприятные запахи, подтверждающие ее неопрятность. Клайв спросил у нее:
– Как тебя зовут?
– Флоренс.
– Тебя зовут Фло?
– Да.
У нее был ярко выраженный акцент кокни. Она вся съежилась, потирая холодные руки, выглядела она как воплощение нищеты и убожества. Наш официант поглядывал на нее неодобрительно, и я ожидал, что вот-вот подойдет хозяин и попросит нас из бара – он уставился на нас строгим взглядом. Клайв сказал:
– Ты хочешь рыбы с жареной картошкой?
Она кивнула, но продолжала выглядеть немой и безжизненной. Клайв подозвал жестом официанта и сделал заказ надменным и высокомерным тоном. И испытывал противоречивые чувства. Если он пригласил ее из-за доброты, тогда я могу понять его поступок, хотя лично я предпочел бы привести ее в какое-нибудь более спокойное и тихое место. Но у него был такой странный и сложный характер, что трудно было судить об истинных мотивах его поступков. Я подумал, что девочке здесь явно не по себе. Наконец, я предположил, что нам лучше было бы подняться в мой номер и заказать свой обед там.
– Нет, нет. Почему мы должны уходить? Нам и здесь неплохо.
Я сидел рядом с девочкой, но предпочел бы держаться от нее подальше. Я снял с нее кофточку и повесил на спинку свободного стула, но от кофточки так несло вонью, будто ее нашли на помойке или использовали для завертывания рыбы. У меня необычайно чувствительное обоняние, но даже если бы не это, мы поступали несправедливо по отношению к своим соседям.
Еда показалась мне самой невкусной из всех, которые я когда-либо ел, и я заказал еще одну бутылку вина, чтобы хоть немного отвлечься и забыть неловкость ситуации. Я не могу понять, почему она согласилась прийти сюда. Она отвечала на вопросы односложно, явно боясь говорить в полный голос, и сидела скорчившись, будто ей все еще холодно. Клайв, казалось, не обращал никакого внимания на напряженную атмосферу, царившую вокруг нашего стола. Он разговаривал весело и громко, сыпал анекдотами о Каннском кинофестивале, рассказывал о последнем фильме Бергмана, который не вызвал во мне никакого интереса. Я пытался заговорить с девочкой, но было совершенно ясно, что она предпочитает, чтобы ее оставили в покое. Я почувствовал некоторое облегчение, когда люди, сидевшие за соседним столом, вышли из зала. Когда ей принесли рыбу и жареную картошку, она залила рыбу томатным соусом и уксусом, и ее собственный влажный, рыбный запах стал менее слышным. Девочка, к счастью, отказалась от сладкого. Я намеревался записать наш обед на мой гостиничный счет, но вместо этого выложил наличные, к тому же еще оставил большую сумму официанту на чай. Мне не хотелось признаваться, что я остановился в этом отеле.
Клайв сказал своим громким и очень аристократическим голосом:
– Итак, если мы больше здесь ничего брать не будем, мы можем отправиться ко мне и закусить там еще сыром с пирожными.
Я был рад, что обед закончился, и не стал возражать. Кроме того, я ожидал, что теперь девочка покинет нас. Вид ее несчастного лица портил мне настроение. Радость официанта от больших чаевых была моей маленькой победой.
На улице Клайв сказал:
– Итак, я не знаю, как мы все вместимся в мою спортивную двухместную машину?
Я подумал, что это намек ребенку, но она как ни в чем не бывало продолжала стоять рядом. Он сказал:
– Ну, хорошо, как-нибудь вместимся. Поехали. Он крепко взял девочку за руку. Я сказал:
– Разве твои родители не ждут тебя дома? Она безразлично пожала плечами и ответила:
– Не-е-е.
В автомобиле она уселась у меня на коленях. В замкнутом пространстве – хотя Клайв Бейтс попросил меня открыть окно – рыбный запах ощущался еще сильней. Она вынуждена была прижаться ко мне, чтобы вошли в машину ее колени. Клайв похлопал ее по коленке, приговаривая:
– Мы скоро приедем домой… Ого, да у тебя дырка в чулке. – Затем он подмигнул мне и сказал:
– Я тебе завидую.
Я посмотрел на него с немым удивлением. Не думает ли он, что это промокшее насквозь, без конца шмыгающее носом дитя может у кого-нибудь вызвать сексуальное желание? Возможно, он просто не чувствует запахов?
Меня поражала ее странная пассивность. Когда мы остановились перед его домом, я ожидал, что она заартачится, не захочет идти с нами. В конце концов, откуда она знает, может быть, мы собираемся ее изнасиловать? Но она стояла безразличная, пока Клайв не взял ее за руку и не подвел к двери.
Она выглядела еще больше не к месту в его хорошо обставленной комнате. Она швырнула пальто на диван, прошла и склонилась над горящим камином. Она казалась совершенно безучастной к окружающему. Клайв сказал:
– Давайте включим музыку, как вы на это посмотрите? Вы знаете «Кантату мусорного фургона» Джеймса Освальда? Нет? Вы обязательно должны ее послушать. Она просто восхитительна!
Неужели, подумал я, этот сатирический намек относится к девочке? Но он достал пластинку с этим названием и поставил ее на проигрыватель. Он предложил ей выпить, но она отказалась. Он притащил из кухни сыру, пирожные и фаршированные маслины.
Она отказалась и от этого угощения. Но когда он предложил ей большую пачку печенья ассорти, она ее взяла, не сказав ни слова, и принялась жевать печенье, широко раскинув в стороны ноги, роняя крошки на модерновое кресло и на белый ковер. Я сел в кресло по другую сторону камина, но Клайв передвинул меня поближе к ней. Я уже подумал, что она наглоталась наркотиков: ее острое личико нельзя было даже назвать грустным – оно казалось полностью отрешенным и безучастным. Когда он заговорил с ней, она или отвечала односложно, или просто кивала и качала головой. Когда она справилась с невероятно огромным количеством печенья, то попросила попить. Он пошел на кухню и принес ей бутылку «Кока-колы». Когда закончилась «Кантата мусорного фургона», она попросила с мягкой строгостью:
– Неужели вы не можете поставить чего-нибудь приличного?
Он достал запись Мантовани с оркестром, и это, кажется, удовлетворило ее, хотя она ничего не сказала.
Интересно знать, неужели он надеется, что я пойду домой и оставлю его наедине с ней? Но когда я сказал, что уже поздно, он немедленно возразил, что еще детское время, и включил телевизионные новости. Я остался сидеть, попивая бренди, сознавая, что я опьянею, и все же чувствовал себя так, будто весь день пил одну воду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});