Читать интересную книгу Вольфсберг-373 - Ариадна Делианич

Это было не наше, а инославное Рождество, не мое, не майора Г. Г., не Манечки И., не четника Душана, но мы его чувствовали так же, как и пять тысяч заключенных лагеря Вольфсберг — 373, как его почувствовал наш друг, маленький сержант Джок Торбетт, фермер из Шотландии.

К десяти часам вечера нас развели по баракам. В английском «дворе» раздавались крики, пение, стрельба из ружей. Там веселились солдаты и их «дамы», привезенные из окрестных сел и города Вольфсберга. В этот вечер не тушили света, не кричали с сторожевых вышек «Лайт аут!».

Меня ожидали подруги. На столе стоял сладкий и, по случаю праздника, затравленный молоком чай. Из посылок Гретл Мак и Бэби Лефлер, которые мы берегли для Рождества, были разложены немного подсохшие «штруцели» с орехами и ма…<…>[3]

РАССВЕТ?

<…>[4](авст)рийские, времен Франца Иосифа, полицейских формах. Им были переданы списки заключенных по баракам, блокам, комнатам и по именам. Начали с самых малочисленных, с женщин. Нас водили по-комнатно. Наша была шестой по очереди, и мы уже знали, что с полицейскими можно разговаривать, что они не рявкают, не бранятся, и отношение их более чем человеческое.

За несколько дней до приезда комиссии, у нас произошел очередной лагерный скандал.

ФСС привез в лагерь картину, которая показывалась во всем мире и называлась «Мельница смерти».

Этот фильм состоял из множества отрывков, демонстрировавших ужасы нацизма, главным образом, снятых в первые послевоенные дни, когда были открыты все «кацеты», и когда союзнические части встречались с живыми мертвецами, до состояния скелетов исхудавшими заключенными, которые уже больше не могли двигаться; находили бесчисленные братские могилы, открывали «фергасунг камеры» — газовые камеры смерти, и крематории, в которых сжигались бесчисленные же тела умученных и умерших.

В этой картине раскрывались жуткие сцены из лагерей Белзена, Дахау, Маутхаузена, Ораниенбурга и других.

ФСС издал приказ, чтобы все заключенные, без исключения, посетили кино-сеансы в нашем театре, и даже серьезно больных должны были принести из лазарета на носилках на эти демонстрации.

Фильм был ужасный. Я верю, что многие, сидевшие в Вольфсберге, наивные маленькие мужчины и женщины, понятия не имели о том, что происходило в концлагерях, в этих «мельницах смерти». Содержание этой картины было достаточно потрясающим и не нуждалось в добавлениях, а еще менее в подтасовке фактов или в бутафории. К сожалению, те, кто монтировал и собирал материал, не были удовлетворены правдой и хотели ее усугубить. Простым глазом можно было различить, где были сняты люди, истощенные до неузнаваемости, до потери человеческого образа, где были настоящие трупы, а где дело шло о грубо сделанных куклах или фигурах из белого гипса.

Сеанс за сеансом, люди, выходя из театрального барака, делились впечатлениями и спрашивали друг друга, зачем эта бутафория? Самым же драматическим моментом было посещение очередной демонстрации одним из кинооператоров немецкого генерального штаба, который снимал раскопки в Катынском лесу.

Когда перед его глазами замелькали знакомые картины, те, что он сам снимал, а объяснявший содержание картины штабс-сержант ФСС А. Блау объявил: «смотрите, вот эсэсовские свиньи, под наблюдением международной комиссии, откапывают бесчисленные тела в окрестностях Белзена», — этот человек, сам напоминавший своей худобой одного из изможденных «кацетчиков» нацизма, встал и крикнул: — Это ложь! Это Катынь! Это — зверство коммунистов, а тела — польских офицеров. «Эсэсовские свиньи» — не военнопленные, а чины немецкой армии. Они под оружием! Зачем вы лжете, мистер Блау? Вам не достаточно правды? Чем вы лучше пропагандистов Гитлера?

Поднялся шум. Люди повскакали с мест. Многие стали демонстративно уходить. Киперы заметались по всему помещению, стараясь закрыть дверь и призвать к дисциплине. Чины ФСС выскочили и побежали к своему бараку. Демонстрация фильма была прервана.

На следующий день к Кеннеди вызвали злополучного кинооператора. Больше его никто из нас не видел. Через день или два, киперу было поручено собрать его вещи и выбросить в мусорную кучу на сожжение…

Об этом случае женщины-заключенные поторопились рассказать австрийской комиссии. Те слушали, опустив глаза, и разводили руками. Мы же радовались. Надеялись, что этот и подобные случаи заставят австрийские власти, как они ни ненавидели нацистов, поторопиться с решением вопроса о пяти тысячах людей, сидящих полтора года и дольше в лагере, без суда и следствия.

Допрашивали нас коротко. Имя, фамилия, год рождения, место рождения, состоял или нет в партии национал-социалистов, участвовал ли в «путче», который привел к «Аншлуссу» Австрии и Германии, в чем обвиняется, в каких частях служил во время войны, на каком фронте и, если был штатским, где работал за все время войны.

Когда пришла моя очередь, и допрашивавший меня полицейский узнал, что я — югославская подданная, в партии не состояла, в «путче» не участвовала и ничего общего с «нацизмом» не имела, он развел руками и спросил: — Как вы сюда попали?

Я вкратце объяснила суть дела. Он сделал отметку и отпустил с миром. Так же были встречены Эрика М., Манечка И., Марта фон-Б. и другие иностранки.

— Вам здесь не место! — говорили они всем нам. Было ли это утешением? Могли ли мы надеяться на долгожданную свободу? И еще один вопрос: — Куда нам, иностранкам, идти из Вольфсберга? Без друзей, без денег, без документов…

Вскоре нам всем стало ясно, что Кеннеди и его окружение совсем не сочувствовали приезду австрийской политической комиссии и ее работе. Уходило из-под рук доходное место. Исчезала неограниченная власть. Чины ФСС не могли присутствовать на допросах, производимых австрийскими властями. Единственное, что им еще оставалось делать — это скрывать людей в «Спешиал Пэн'е», куда не могли проникнуть австрийцы, потому что «там содержавшиеся являлись элементом, интересующим союзников». Поэтому ежедневно пополнялись ряды несчастных, сидевших за десятью замками.

* * *

В мастерской работали, не покладая рук. Главным образом, теперь — обувь. Увеличилось количество колодок. Нам привезли старенькую, почти развалившуюся швейную машину, которую тотчас же привели в порядок лагерные мастера. Минимум пятьдесят пар полуботинок из шинелей, с резиновыми, тонкой кожи или веревочными подметками, выходили из инвалидной мастерской в лагерь каждую неделю. Списки нуждающихся в обуви приносили старшие блоков. За недостатком подметок, вскоре мы стали сшивать дратвой в одно целое по 8-10 слоев старых тряпок. Делалось это аккуратно, мелкими и частыми стежками, и подметки выдерживали долгое время.

Наши соседи из «специалки» имели от нас пользу, и, как нам передавали через «трещину», то глухое отчаяние, которое владело ими из-за их отрезанности, исчезло.

Как я уже писала, туда попадали люди часто прямо с воли. Так, в «С. П.» были помещены румынские летчики, пилот и радист, бежавшие из Арада на военном аэроплане-истребителе. Что общего было у этих молодых людей, бежавших от коммунизма, с нами? Но Кеннеди получил их каким-то образом и собирался отправить на Турахские высоты. Никто в лагере не знал бы о румынах, если бы не щель между мастерской и «С. П.».

Летчики написали прошение об освобождении или хотя бы о переводе в лагерь на положение обычных заключенных, до установления их личности и причины побега. Это прошение было подброшено австрийским полицейским. Каково было изумление нашего тирана, когда, при посредстве австрийских властей, в лагерь прибыли сначала представители Интернационального Красного Креста, а затем сам начальник ФСС! Румыны были сейчас же переведены в лагерь, а затем их забрала контрразведка, и вскоре они очутились на свободе. Если бы несчастные попала в руки CMEPШa в Турах, их судьба была бы запечатана.

Одним из первых действий австрийской комиссии было выделение «райхсдойче», то есть немцев. Вскоре свыше 700 немцев были отправлены в Германию, в тамошние лагеря по «денацификации». Им на смену пришел эшелон австрийцев, сидевших в Германии. Это были, главным образом, солдаты и офицеры Африканского корпуса, «роммелевцы». Никаких политических вин за ними не числилось, и небольшими группами они стали покидать лагерь.

Отъезд немцев произошел торжественно. Забыты были все споры, ссоры, обиды и взаимные обвинения в совершенных политических и военных ошибках. «Пифке» снабдили вещами. Их приодели коллеги по комнатам, по баракам. Нам рассказывал сам капитан Марш, что он был до глубины души поражен картиной выхода немцев из лагеря. Они шли со своими скромными вещичка за плечами, но строем и блистали военной выправкой. Весь лагерь кричал им вслед: — До свиданья! Желаем счастья на родине! Счастливого пути!