день могла повести себя иначе. Я знала, что со мной что-то не так, но денег на лечение не было, а мама всегда говорила, что мне нужно самой со всем справиться. Я верила ей и думала, что только я могу помочь себе. Как я должна была поступить? Мне очень жаль, что я не смогла взять себя в руки и пройти собеседование. Но это оказалось выше моих сил.
Мне, как клиническому психологу, было грустно, что только сейчас, под арестом, Канна наконец обрела внутреннюю свободу и смогла так открыто заявить о своих чувствах.
– У меня больше нет вопросов, – произнес Касё.
Из-за стола встал кто-то со стороны обвинения. Это был худощавый прокурор, которого опасались Касё и Китано. Он отрывисто заговорил:
– Теперь я хотел бы задать вам несколько вопросов. Обвиняемая, в каких отношениях вы состояли с потерпевшим?
– По документам он мой отец. Но мы не кровные родственники.
– Какие это вызывает у вас чувства?
– Я благодарна ему за то, что он меня вырастил.
Канна отвечала осторожно. Было заметно, что она не слишком доверяет прокурору.
– Девятнадцатого июля вы ушли со второго этапа собеседования на должность телеведущей. Почему после этого вы не поехали домой, а купили нож и направились в художественный колледж?
Канна спокойно ответила:
– Я очень переживала из-за неудачного собеседования и поэтому решила нанести себе порезы. Это помогает мне справиться со стрессом.
– Но зачем вам нужно было ехать на работу к отцу?
– Я хотела показать ему, насколько мне плохо от провала на собеседовании.
Худощавый прокурор взглянул на Канну и снова спросил:
– Вы же могли вернуться домой и пожаловаться матери?
– Нет, об этом я даже не подумала.
– Почему?
– Мне казалось, сначала нужно поговорить с отцом.
Прокурор довольно строго спросил:
– У вас в руке был нож, когда господин Хидзирияма зашел в женский туалет?
– Да.
– Как он отреагировал?
– Кажется, его напугал мой вид. Сами шрамы он замечал у меня и раньше, но с ножом в руках увидел впервые.
– Да уж, зрелище жутковатое. Так и что же сказал господин Хидзирияма?
В тоне худощавого прокурора слышалась насмешка. Судя по недовольству на лице Касё, он тоже это заметил.
– Он сказал: «Это твоя мать виновата, что у тебя проблемы с головой. Я позвоню ей, пусть отведет тебя к мозгоправу. Твои психические отклонения – это наследственность», – Канна отвечала по-прежнему уверенно и спокойно.
– Что вы ответили?
– Я попросила отца не звонить маме.
– И что же сделал потерпевший?
– Он не обратил внимания на мою просьбу и достал телефон. Я попыталась выхватить его, чтобы отец не смог позвонить маме.
Худощавый прокурор удивленно спросил:
– Но ведь у вас были порезы на руках, из ран шла кровь, верно? На мой взгляд, совершенно нормально, что господин Хидзирияма захотел позвонить вашей матери. Так на его месте поступил бы любой отец. Неужели вы и в самом деле не ожидали такой реакции?
– Да, не ожидала. До этого отец никогда никому не рассказывал про то, что я занимаюсь самоповреждением, ни с кем это не обсуждал.
Меня восхитило, насколько четко Канне удавалось формулировать мысли. А ведь она говорила на болезненную для себя тему и делилась своими сложными внутренними переживаниями.
– Тогда почему, по-вашему, именно тогда господин Хидзирияма все-таки решил позвонить вашей матери?
– Думаю, потому что в тот раз я сделала это не по его вине.
Худощавый прокурор поднял бровь, будто не совсем понял:
– Господин Хидзирияма не был виноват в том, что вы нанесли себе новые порезы? Вы это имеете в виду?
– Да. Он ведь с самого начала был против того, чтобы я работала на телевидении. Поэтому он и звонил матери. Он считал, что свежие раны – ее, а не его ответственность.
– Потерпевший обсуждал с вами результаты собеседования?
Канна помолчала секунду, а затем кивнула.
– Что он сказал? – спросил худощавый прокурор.
– Что с самого начала был против потому, что с такими шрамами на руках, как у меня, о работе на телевидении, да и вообще любой публичности, лучше сразу забыть. Телеведущие ведь не выбирают, в какой одежде они появляются в кадре.
– И что вы почувствовали, когда услышали это?
Хотя Канне задавали вопросы, желая показать, что слова отца вывели ее из себя и подтолкнули к убийству, она отвечала совершенно невозмутимо.
– Когда он объяснил, почему именно не хотел, чтобы я работала на телевидении, я как-то удивительно спокойно восприняла его слова, только подумала: «А, теперь ясно». В тот момент я чувствовала только одно: собственную никчемность. Никакой злости на отца у меня не было.
Канна долгое время пыталась убедить себя и окружающих в том, что у нее проблемы с головой, что она постоянно что-то надумывает. Но на самом деле она просто боялась стать неудобной, если будет говорить слишком много.
– Какие отношения были у вас с вашей матерью, Акиной Хидзириямой?
– Хорошие… Мне так кажется.
– Почему же вы тогда так сильно не хотели, чтобы ваш отец ей позвонил? Не лучше ли было б рассказать ей все как есть, обсудить свою проблему с родителями и вместе решить, как быть дальше?
Канна молчала. Во взглядах Касё и Китано появилась тревога.
– Потому что мама говорила, что это отвратительно, – ее дрожащий, но громкий голос одинаково потряс как адвокатов, так и прокуроров. – Я тогда только закончила начальную школу… Вернувшись с Гавайев, мама увидела порезы у меня на руке, – Канна сделала глубокий вдох и продолжила: – Она спросила: «Что это такое?» – и добавила: «Просто отвратительно». И еще как-то раз по телевизору показывали передачу о подростках, которые занимались самоповреждением, и мама брезгливо бросила, мол, это жуть и мерзость, а потом переключила на другой канал. Именно поэтому я не хотела, чтобы мама обо всем узнала.
– Понятно… – с некоторой растерянностью ответил худощавый прокурор. – Получается, вы считали, что ваша мать не должна знать о том, что вы занимаетесь самоповреждением. Верно?
– Да.
– Тогда, может быть, вы убили отца именно затем, чтобы он не рассказал ей об этом?
– Нет. К тому же это предположение противоречит выдвигаемым мне обвинениям. Вы ведь считаете, что я заранее спланировала преступление и купила нож для того, чтобы убить отца?
Худощавый прокурор на мгновение запнулся. Меня ответ Канны тоже ошеломил. С удивлением я отметила про себя: «Похоже, она… сильнее, чем мы думали».
– Но сначала вы утверждали, что убили потерпевшего. Почему сейчас вы решили изменить показания?
– Мама сказала, что нож не мог пронзить грудь отца сам по себе. Она постоянно называла меня лгуньей, поэтому даже тогда я начала сомневаться: вдруг она права? Но отец действительно сам налетел на нож, я ничего не сделала. Да и вообще, я бы никогда не смогла поднять на отца руку.
– Почему вы так уверенно это говорите?
– Мне и в голову не могло прийти напасть на человека, который вызывал у меня ужас.
– Если вы не хотели его убивать, почему тогда сбежали с места преступления,