а старый он отдал Фролу.
После того как у Панина появилось собственное оружие, новёхонькое, сияющее, ему захотелось пострелять хоть в кого-нибудь. Вскоре и случай представился. Начальство приказало взять двух братьев, засевших в своём доме уже третий день. Это были Решетниковы; рабочая косточка, пролетарская, но с новой властью братья не спаялись, никак не могли её принять, она у них костью в горле застряла. Оружие у них осталось ещё с Гражданской, с колчаковщины…
Начальство согласовало действия с Москвой и приступило к штурму дома. Фрола Панина назначили главным, так как Алексей Роднин ещё не вышел из запоя. Сначала исследовали обстановку, подползали, уползали, бросали чучело, всё впустую. Тишина. Братья Решетниковы не реагировали.
Фрол из-за угла долго присматривался к окнам, из которых за ним наблюдали несогласные с советской властью. Причина такого антиобщественного поведения была в том, что дом, который братьям Решетниковым достался в наследство от богатого родственника ещё до революции, недавно реквизировали и заселили рабочими, разбив на клетушки и комнаты. Братья же не согласились с решением новых властей, решив с оружием в руках отстоять собственность. Было понятно, что за дом они будут драться до конца, до последней капли крови. И хотя в доме кроме братьев ещё было человек восемь, Фролу приказали взять Решетниковых во что бы то ни стало. Иначе говоря, остальные жильцы в расчёт не брались.
Фрол хотел уточнить число квартирантов в доме, но ему сказали, что около восьми и сосчитать можно будет только на следующий день, когда рабочие вернутся со смены. А те, кто не работает, сидят у братьев в заложниках. Панин взмахнул рукой, и оперативники поползли к дому, окружая его по периметру. По одному встали у окон, по два у дверей. Сам Фрол перебежками добрался до входной двери. Во дворе плюнуть некуда, мигом в человека с ружьём попадёшь. И вдруг что-то кольнуло в плечо. Фрол посмотрел: из рваной дыры потекла струйка крови, тонкая, но стремительная. Рванув дверь на себя, разом взлетел на пролёт лестницы и оказался на втором этаже.
Там, насколько он понимал, и должны были находиться братья. Первый этаж власти отдали пролетариату. Навстречу ему кинулся рослый мужик; Фрол смачно и с удовольствием всадил ему пулю в лоб. Ещё одну, и ещё, и ещё… для точности, а второго уложил с одного разу. Потом давал распоряжения, пока вытаскивали трупы, докладывал начальству, а затем вспомнил, что не забрал Светланку из садика. Всё бросил, пешком кинулся в сторону центра, проклиная забывчивость, запойного Алексея и оперативную необходимость. В садике ребёнка не было.
— Нету твоей Светланки! — сердито заворчала нянечка. — Совсем одурели. За детями приходят в двенадцать ночи!
— А где же она? — растерялся Фрол.
— Валя, твоя соседка, забрала. Она за своей дочкой приходила и Светланку взяла. Вместе и ушли. У Вали и спроси!
Фрол сунул нянечке пакет с хлебом. Вместо конфет и шоколада теперь в ходу были другие подарки. За добрые дела благодарили хлебом, салом, луком, картошкой. Нянечка зарделась, растянула рот в улыбке: вот с этого надо было начинать, с хлеба.
Рана на плече оказалась совсем легкой, немножко покровила и подсохла. Панин в медсанчасть не пошёл, времени пожалел. Тут жить некогда, а рана, как на собаке, заживёт. Тётя Валя обрадовалась, увидев соседа.
— Фролушка, а Светочка уже спит. Я уложила её в вашей комнате. Накормила, чаем напоила, она и уснула. А что, сытая, довольная, нос в табаке!
— В каком табаке? — перепугался Панин, подступая к тёте Вале и сжимая кулаки.
— Да, тьфу ты, это поговорка такая, сыт, пьян и нос в табаке! Не слышал, что ли, Фролушка?
— Не-а, тёть Валь, не слышал, — успокоился Панин и присел на табурет. — На вот, держи, тут хлеба тебе принёс. Нам сегодня паёк за три дня дали.
— Славный ты парень, Фролушка, заботливый, ласковый, жениться бы тебе, — запричитала тётя Валя, обрадовавшись нежданному подарку.
— Зачем? Не хочу! — заупрямился Фрол, досадливо морщась.
— Так это ты не хочешь, а ребёнок без матери не может. За Светланкой уход нужен. Девочка в матери нуждается. Женись, Фролушка, женись!
Но он уже не слышал, слова отскакивали от Фроловой спины, как градины в летнюю пору. Панин не дослушал тётю Валю. Он вдруг почувствовал, как трясутся руки. Внутри начались судороги, живот скрутило, дыхание замерло. Смертельно захотелось напиться, вдрызг, до смерти, до беспамятства, но в комнате спала маленькая девочка, спирта в доме не было, а у тёти Вали бражка только-только забродила.
Фрол сжал голову обеими руками и почувствовал, как она разрывается от напряжения: «Это из-за Решетниковых! Я же их, как медведей завалил. Как кабанов. Они же теперь мне по ночам будут сниться!»
— Тёть Валь, присмотри за Светланкой, а я до Алексея сбегаю! Его на работе спрашивали, мало ли что, — сказал Фрол, отводя взгляд от пытливых тёти-Валиных глаз.
— А-а, знаю я вас, напьётесь сейчас, как поросята. Не ходи ты, Фрол, к Алексею, ну что тебе неймётся? Уж очень он пьёт, сердешный!
— Присмотри, тёть Валь!
Торопливо проговорив это, Панин выскочил из общежития. Свежий майский ветер обдувал разгорячённое лицо, и чем сильнее дул ветер, тем ощутимее чувствовался внутренний жар. Фрол бежал всё быстрее, высоко выкидывая ноги. Ему хотелось как можно быстрее попасть к Роднину. Алексей запасся спиртом на три месяца, хоть взводом пей. Фролу казалось, что сейчас сердце разорвётся на части, настолько мучительно было думать об убитых им братьях Решетниковых. Он был готов вылить в глотку даже не спирт, а расплавленный свинец, лишь бы забыть обо всём, что случилось сегодня. Напрасно он утешал себя: братья не первые, он и до них уже достаточно убил народу. И ничего, не снились кошмары, и надрызгаться неразбавленным спиртом не тянуло. Но чем больше Панин успокаивал себя, тем хуже ему становилось.
Часть пятая
Ачинск
Глава первая
Небольшой городок