— Ну, так что — тут? — поторопил его Данут.
— А тут, такое счастье. Сам хозяин приказал. А потом еще и госпожа Пайонира векшей дала — двести штук! Казистер, сам знаешь, неродной сын Силуда. Вот она и боялась, что муж тебя вместо ее сыночка наследником сделает.
— А зачем Силуду своего племянника убивать?
— Зачем—зачем, — буркнул тот. — Будто сам не знаешь. Силуд боялся, что купчая у тебя. Вещи твои много раз обыскивал, даже рукоятку меча развинчивал.
— А меч мой где?
— Вот он, — послышался голос одного из охранников, а в руки парню легли ножны отцовского меча.
Данут с наслаждением взялся за рукоять, полуобнажив клинок. Инвудас, зараза такая, не догадался даже смазать, не то, что заточить. Вон, на лезвии обнаружилась пара черных точек. Ну да ладно, главное, что отцовский меч вернулся к нему, а в порядок его привести несложно.
— Ты мне вот что скажи, — оживился приказчик, — купчая у тебя, или нет? Я ведь когда тебя убил — ну, думал, что убил, всего тебя обыскал, ничего не нашел.
— У меня, — не стал скрывать Данут. — Плохо дядька мои вещи обыскивал. В самом главном месте не посмотрел.
— Силуд говорил — шкатулка у тебя была, но в ней только безделушки. А в походе у тебя шкатулки не было. Стало быть, шкатулочка—то с секретом, — догадался приказчик. — Эх, я бы на месте хозяина эту шкатулочку по кусочкам разобрал. А ты купчую у девки гоблинской оста...
Затрещина, отвешенная Данутом, заставила приказчика замолчать. Кажется, он даже на несколько секунд лишился сознания, а юноше стало стыдно, что бьет пленного. Видя, что приказчик очухался, парень спросил:
— Ты говорил, что Торговый дом с «младых ногтей» строил. А почему же дядька купчую подписал? Не верю, чтобы у моего отца столько векшей было. Да и зачем Силуду свой торговый дом продавать?
— У твоего отца, — покосился на правую руку Данута приказчик, — не в обиду будь сказано, никогда ничего не было. А купчую сам господин Силуд попросил составить. Твой отец в Аркалльской битве участвовал, а дядька нет, а по законам Тангейна, все участники битвы освобождались от налогов на десять лет. Купчую он выписал, доверенность на управление выправил. Милуд — он человек простой. Ну, попросил брат купчую выправить, чего бы брату любимому не помочь? Да и векши Милуду нужны были. Он с войны с молодой женой пришел, ребенка ждали. Силуд брату сто векшей дал, на хозяйство.
— И не побоялся дядюшка, что мой отец — его брат, захочет Торговый дом себе забрать?
— Так я же говорю — Милуд, человек простой. Не стал бы он брату ничего худого делать. Господин Силуд думал, что брат ему потом купчую вернет, вот и все. Может, вернул бы, но неприятность случилась. В матери твоей кто—то орка признал. Внешне—то ведь в Арине от орка ничего не было — ни клыков, ни кожи зеленой. Баба как баба. Красивая. Ну, сильная очень. Как—то ее на базаре пытались подрезать, так она трех мужиков едва не убила. Когда твой отец в отлучке был, ваш дом подожгли. Дверь с улицы подперли, а окна маленькие, взрослый человек не пролезет. Арина только тебя и успела выбросить, да шкатулку. Ну, в ней барахло было — пара колечек да серебряшка. Соседи тебя подобрали, шкатулку тоже. Ну, отец приехал, горевал очень. А ему добрые люди шепнули — мол, если за сына боишься — лучше бы тебе уехать. Тогда же, сам понимаешь, к оркам совсем другие отношения были. Хороший орк — мертвый орк.
— А кто дом поджег? — поинтересовался Данут, пристально посмотрев в глаза приказчика.
— Да кто его знает? — пожал плечами Инвудас, посмотрев в глаза юноши честным взглядом. Пожалуй, слишком честным.
— А не проще тебе было дом обыскать, купчую найти?
— Это ты про что? — насторожился приказчик.
— Да все про то же. Откуда бы ты узнал, что в шкатулке те самые безделушки были? Только не ври, что соседи сказали. Да и смысла врать нет. Про безделушки ты мог узнать, если сам шкатулку открывал.
Данут схватил Инвудаса за шиворот, как следует тряхнул его:
— Кто дом приказал поджечь?! Дядя?
— Он самый, — признался Инвудас. — Милуда случайно в доме не оказалось — он за лекарем бегал. У тебя не то живот заболел, не то еще что, вот он и побежал. Не знал я... — прищелкнул Инвудас языком. — Если дом петролом облить — тушить поздно. А так, одним махом бы все проблемы хозяин решил. Брат погиб, а кто станет наследником брата? Вот и все. Милуд жену схоронил — да и нечего там хоронить было, пепел, тебя в охапку и ушел. Мы думали, сгинул он. А тут — наследник объявился. Эх, ну почему твоя мать шкатулку выкинула? А еще лучше, если бы ты вместе с отцом сгорел. Тогда бы и я тут не сидел...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ах ты, сволочь! — замахнулся Данут, но ударить не смог. Уж слишком мерзким и гадким показался ему старший приказчик. Ударить такого — все равно, что самому взять в руки дерьмо. Хотя, нет — дерьмо не такое противное...
Юноша выскочил из подвала, оставив Инвудаса наедине с мордоворотами. Уж что они сделают с ним сделают — утопят, живьем закопают, отпустят домой, это их дело. Мстить — так уж мстить. И мстить человеку достойному, а не жалкому слизняку. Такую дрянь можно лишь растоптать, растереть каблуком.
Другое дело — милейший дядюшка. Его он убьет сам.
Эпилог
Свадебный обряд в землях Фаркрайна проводят по–разному — где–то молодоженов посыпают лепестками роз, где–то им полагается выйти в море и наловить рыбы, где–то их запирают в подземелье, чтобы услышать писк летучих мышей, а где–то отправляют на скотный двор, поближе к коровам и овцам. Везде свои обычаи, символизирующие, впрочем, одно и то же — крепкую семью, множество детей — и жить, долго и счастливо.
В Тангейне, после церемонии в храме (на удивление, очень короткой), невесту и жениха отводили в лес, подводили к самому старому и могучему дереву. Отчего именно так, никто не знал, да особо никто и не мудрствовал — положено! Умники говорили — мол, пережитки прошлых времен, когда вместо храмов молодые шли в лес, кланялись ёлке или иному дереву. Но жрецы не спорили, а шли в лес вместе с молодыми супругами.
Данут и Тина стояли, упершись лбами в кору старого–престарого дуба, а жрец торжественно желал им прожить в мире и согласии столько лет, сколько лет этому дереву, народив столько детей и внуков, сколько желудей на ветках.
Данут никогда не относился всерьез ни к каким обрядам. В Единого верил, но вот в право кому–то становится посредником между ним и Богом — не очень. Вот и теперь, вминая лоб в ствол, тихонько радовался, что жрец не избрал, например, сосну или ель — и кора, не в пример шершавее, и шишек больше. Бедная Тина — сколько же ей придется мучиться?
Жених чуть было не захихикал, но приоткрыв глаз, увидел, как его нареченная, прижавшись к стволу, старательно шевелит губами, повторяя слова жреца. А лицо девушки в этот миг было таким … ну, таким светлым, ясным и чистым, что Дануту стало стыдно за собственное поведение. Он невольно стал вслушиваться в слова жреца — простые, без всяких словесных ухищрений, какими грешат незадачливые писатели и малообразованные люди, но отчего–то захотелось жить именно так, как предлагал святой отец — пожилой и благообразный, совсем не похожий на жреца, а скорее, как это ни странно, на мэтра Байна Периверта, хотя служитель Единого был высок ростом. В чем же они похожи? Пожалуй, и от того, и от другого исходила мудрость.
Эх, как же ему хотелось жить со своей любимой долго и счастливо, рожать детей. А разве, кто-то желает иного? Только последний дурак мечтает погибнуть в бою. Нормальный человек хочет лишь одного — крепких стен собственного дома, чтобы, было где поселить крепкую семью и, чтобы, было куда вернуться из дальних странствий (Нет–нет, дальних не нужно, можно что–то поближе, чтобы надолго не разлучаться.)
Задумавшись, Данут едва не пропустил фразу жреца.
— Отныне вы муж и жена. Единый Бог благословляет ваш брак, под его крылом вы можете жить долго и счастливо. Но сможете ли вы так жить, зависит лишь от вас. Сейчас вы должны попросить друг у друга об одном одолжении. Только об одном! Одолжение, просьба — не суть важно. Важно лишь то, что эта просьба должна будет исполнена.