Читать интересную книгу 94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Мы исключили здесь из своего рассмотрения случаи ошибочного или ущербного построения понятий. Речь шла только об избирающем разные пути, но всеобщем, закономерном и энергичном стремлении к выражению понятий и о том, как, преломляясь в духовной индивидуальности, они предстают в бесконечной многогранности. Разумеется, при отыскании признаков духовной самобытности в языках сразу встает вопрос и о правильном разграничении понятий. В самом деле, если, скажем, какой-то язык объединяет два понятия, часто, но все же не с необходимостью связываемые друг с другом, то однозначного выражения отдельно для каждого из них в данном языке может не оказаться. Примером могут служить в некоторых языках выражения для понятий воли, желания и становления. О влиянии духовного своеобразия на способ обозначения понятий с точки зрения родства этих последних, выражаемого одинаковостью звучания, и на употребляемые при этом метафоры здесь едва ли нужно упоминать особо.

Но гораздо больше, чем в отдельных словах, интеллектуальное своеобразие наций дает о себе знать при сочетании слов в речи, проявляясь и в пространности, какую язык способен придать своим предложениям, и в степени разветвленности, какая может быть достигнута внутри определенных границ. Мы видим тут подлинную картину хода мысли и сцепления идей, за которыми речь не в силах поспеть, если язык не располагает необходимым богатством и широкой свободой сочетания своих элементов. Все, что работа духа представляет собой с формальной стороны, обнаруживается в этой части языка, в свою очередь обратно действуя на внутреннюю силу. Градации здесь неисчислимы, и не всегда удается в точных и определенных словах показать, что именно в языке вызывает это действие. Но создаваемая им неповторимая исключительность, как легкое дуновение, веет над всей совокупностью языка и речи.

Характер языков. Поэзия и проза

33. До сих пор я касался частных сторон взаимодействия между характером наций и характером языков. Но есть два проявления языка, где все эти стороны не только самым решительным образом сходятся, но и само понятие частности утрачивает смысл из-за преобладающего влияния целого. Это — поэзия и проза. Их следует называть проявлениями языка потому, что уже исконным укладом последнего предопределяется его преимущественное тяготение к той или другой из них или, если язык имеет поистине незаурядную форму, то к одинаковому развитию той и другой в соразмерном соотношении, причем и в ходе их развития язык тоже продолжает оказывать на них свое воздействие. По существу, однако, поэзия и проза суть прежде всего пути развития интеллектуальной сферы как таковой, и, если ее природа не ущербна и она не встречает на своем пути преград, обе должны с необходимостью развиться из нее. Они требуют поэтому тщательнейшего изучения не только в их общем взаимном соотношении, но и особенно в том, что касается эпохи их возникновения.

Если рассмотреть поэзию и прозу одновременно и с предельно конкретной, и с идеальной стороны, то мы увидим, что они идут разными путями к одинаковой цели. В самом деле, обе, отталкиваясь от действительности, движутся к чему-то вне ее. Поэзия схватывает действительность в ее чувственном облике, воспринимает ее внешние и внутренние проявления, но не вдается в ее истоки и причины, а, скорее, намеренно отбрасывает эту ее бытийную сторону; чувственные явления поэзия сочетает силою фантазии и ею же превращает их в картину художественно-идеального целого. Проза разыскивает в действительности как раз те корни, которыми та внедрена в бытие, и нити, связующие ее с этим последним. Сочетая работою мысли факт с фактом и понятие с понятием, она стремится установить их объективную взаимосвязь в свете единой идеи. Различие между поэзией и прозой очерчено здесь нами так, как оно предстает чистой мысли, сообразно их истинному существу. Если иметь в виду только возможные формы их языкового проявления и рассматривать к тому же одну формальную сторону, которая в сочетании с содержательной крайне важна, но сама по себе почти безразлична, то придется сказать, что внутренняя прозаическая интенция может быть развернута в речи, связанной размером, а поэтическая — в свободной речи. Правда, обе обычно от этого страдают, так что прозаическое начало, получив поэтическое выражение, не обладает вполне ни чертами прозы, ни чертами поэзии; точно так же и облачившаяся в прозу поэзия. Поэтическое содержание властно требует для себя и поэтического одеяния, и нет недостатка в примерах, когда поэт, чувствуя над собой эту власть, завершал в стихах то, что было им начато в прозе. Обе — если возвратиться к их истинной сущности — требуют напряжения всей совокупности душевных сил, какое необходимо для того, чтобы полное проникновение в действительность сочетать с возведением бесконечного разнообразия к идеальному единству; обе требуют внутренней собранности для неотступного следования по предначертанному пути. С другой стороны, эта собранность, будучи верно понята, должна не исключать для национального духа возможности следовать и по противоположному пути, а, наоборот, способствовать этому. Обе предрасположенности — и к прозе, и к поэзии — должны дополнять друг друга, в одинаковой мере помогая человеку укорениться в реальности, но лишь с тем, чтобы, совершенствуясь, он мог радостнее подниматься над нею к более свободной стихии. Поэзия народа еще не достигла своих вершин, если не обрела той разносторонности, которая в сочетании с широтой, гибкостью и размахом возвещает о возможности аналогичного развития также и в прозе. Поскольку человеческий дух, предоставленный своей собственной силе и свободе, не может не прийти к созданию как поэзии, так и прозы, по одной из них мы узнаем о возможности другой, как по фрагменту скульптуры видно, что она была частью группы.

Проза, однако, может остановиться и на простом описании действительности с чисто внешней целью, быть лишь сообщением о тех или иных вещах, не пробуждающим мысли и чувства. Тогда она не отличается от обыденной речи и не достигает высоты своего подлинного существа. Ее нельзя в таком случае называть одним из путей духовного развития; она имеет лишь вещественную соотнесенность, но не имеет внутреннего формального строения. Вступая на более высокий путь, она нуждается для достижения цели в средствах, способных глубже затронуть душу, и становится той возвышенной речью, которую только и можно принимать во внимание, говоря о прозе как спутнице поэзии на интеллектуальном поприще наций. Такая проза немыслима без постижения своего предмета совокупными силами души, благодаря чему возникает такое его описание, в котором он начинает излучать свое влияние во всех возможных направлениях. Здесь действует не только разграничивающий рассудок, но и все прочие способности сотрудничают с ним, создавая то вйдение мира, которое в соединении с совершенством выражения позволяет говорить о высоком таланте. В достигнутом единстве прозаическая речь несет в себе, помимо описания предмета, также и отпечаток особой духовной настроенности. Язык, окрыленный порывом мысли, обнаруживает свои достоинства, подчиняя их вместе с тем единой господствующей цели. Ему передается нравственность чувств, и в стиле начинает светиться душа. Благодаря соупорядоченности и размеренности предложений проза вполне специфическим для нее образом обнаруживает логическую эвритмию — то соответствие развертыванию мысли, к которому всякую возвышенную прозаическую речь обязывает ее специальная цель. Когда такой ритмикой смысла слишком увлекается поэт, его поэзия уподобляется риторической прозе. Но когда в талантливой прозе сочетается все перечисленное здесь, она становится живой картиной рождения мысли, состязанием духа со своим предметом. Если позволяет последний, мысль формируется как непринужденное, непосредственное наитие, соревнуясь

В своей области, области истины, с не менее самостоятельной красотой поэзии.

Из всего этого ясно, что перед поэзией и прозой стоят одни и те же общезначимые требования. В обеих дух должен быть приподнят и увлечен внутренним порывом. Человек в полном обладании всей своей самобытностью должен проникать мыслью как во внешний, так и во внутренний мир и, схватывая частности, вместе с тем оставлять за ними ту их природную форму, которая связует их с целым. Но в своей направленности и в средствах своего воздействия поэзия и проза различны и, по сути дела, никогда не допускают смещения. С точки зрения языка особенно важно то, что поэзия в своей подлинной сути неотделима от музыки, тогда как проза имеет дело исключительно со словом. Известно, насколько обязательной была связь поэзии греков с инструментальной музыкой; то же можно сказать о еврейской лирической поэзии. Выше говорилось и о зависимости поэзии от музыкальных ладов. Сколь бы поэтичными ни были мысль и слова, без элемента музыки мы не ощущаем себя по-настоящему в сфере поэзии. Отсюда естественный союз между великими поэтами и композиторами, хотя, с другой стороны, тяготея в своем развитии к неограниченной самостоятельности, музыка способна сознательно оттеснять поэзию на второй план.