Читать интересную книгу Особое задание - Юрий Колесников

В тот день Никитин больше не видел Орлова. Он исчез незаметно, не простившись, и Никитин подумал, что бывший бронебойщик опять будет избегать встреч. Но на следующий день Орлов позвонил по телефону, а спустя полчаса был у Никитина. Оказывается, он сохранил листок с номером телефона и адресом своего комбата.

— Куда же ты исчез после почетного караула? — спросил Никитин, усаживая гостя в кресло.

— Не обижайтесь на меня, Владимир Савельевич... Смерть генерала и для меня большое горе. Я ведь тоже его любил. Но поверите, после того как вы поставили меня в почетный караул, да еще вместе с такими известными партизанами, я не мог удержаться... Побежал к брату. Помните? Сейчас он тоже в больших чинах... Обо всем рассказал ему. Потом — домой, рассказал матери, жене, второму брату... Ведь для меня это очень, очень много значит... Поверьте!

До позднего вечера длилась их задушевная беседа, вспоминали друзей по оружию, вспомнили, конечно, и Ивана Ивановича Родина. Рассказал Орлов и о своей жизни: жена его врач, у них двое детей... Сам он — профессор, доктор наук... Словом, он нашел правильный путь и, главное, понял, что Родина, как и мать, тебя родившая и вскормившая, бывает только одна. Единственная и незаменимая!.. И поднимать на нее руку не следует никогда и ни при каких обстоятельствах.

— Знаете, Владимир Савельевич, — сказал Орлов, — вчерашний день — тяжелый, говорить не приходится... Но для меня — это день второй амнистии!.. Амнистии, которую даровали мне боевые товарищи — партизаны, и, прежде всего, вы... Двадцать лет я ее ждал!

ТАКИХ НЕ ОДОЛЕЕШЬ!

На малочисленный гарнизон полиции в селе, где комендантом был долговязый немецкий вахмистр, оккупанты возложили сбор продуктов для эсэсовских охранников расположенного поблизости крупного аэродрома.

Об этом гарнизоне по всей округе шла худая слава. За угон молодых парней и девушек в Германию на рабский труд, за расправы с беззащитными стариками, сыновья которых ушли в Красную Армию, за казни ни в чем неповинных людей ставленник «нового порядка тысячелетнего царства» — фашистский вахмистр снискал себе жгучую ненависть советских людей.

Ненавидел его и Гриша Бугримович — восемнадцатилетний веснушчатый парень со свисающей на бок прядью рыжих вьющихся волос. Он замышлял покончить с гитлеровским комендантом, но о своем намерении никому из членов подпольной комсомольской организации не рассказывал. «Чего буду заранее болтать, — думал он. — А вдруг не получится, тогда опять скажут, что Гришка нахвастал!»

Знал Гриша, что многие считают его первым на селе пустозвоном, он и в самом деле любил похвастать. И не понимал, как это у него получалось: ведь он сознавал свой недостаток, злился на себя, пытался исправиться, но всякий раз увлекался и снова хвастал.

Однажды молодые подпольщики крепко отчитали его, к тому же в присутствии Катюши Приходько — миловидной, хрупкой девушки, в которой Гриша, не подавая виду, души не чаял. Помня об этом, парень и решил исполнить задуманное, не сказав никому ни слова.

Война была в разгаре.

Вблизи села, где действовала молодежная подпольная организация, в гуще непроходимого лесного массива обосновалась разведывательная группа, присланная в эти края командованием одной партизанской бригады для наблюдения за немецким аэродромом. Вскоре партизанам удалось установить связь с сельской подпольной организацией. Не прошло и нескольких дней, как в их расположение пришли связная от подпольщиков Катя Приходько и старый колхозник дед Игнат. Едва переводя дыхание, девушка сообщила:

— Гришка Бугримович убился!

— Начисто! Как не бывало! — подтвердил старик и сокрушенно покачал головой.

* * *

...Над селом преждевременно сгущались сумерки. Черные тучи обложили небо: первый по-настоящему весенний дождь был теплым и затяжным.

По пустырю, мимо полуразвалившегося домика, в котором до войны было сельпо, хлюпая сапогами по раскисшей глине, скользя и шатаясь, шел немецкий комендант. Нахлобучив на голову остроконечный колпак серо-зеленого дождевика, он что-то бормотал, жестикулируя руками.

Выйдя из-за домика сельпо, Гриша Бугримович столкнулся с немцем лицом к лицу. Опешив от неожиданности, он отпрянул в сторону и угодил в лужу, да так, что брызги липкой грязи обдали коменданта. Но тот лишь бросил на встречного свирепый взгляд, пробурчал какое-то ругательство и побрел дальше.

«Нализался, фашистский гад!» — со злостью прошептал Гриша. Несколько мгновений он стоял в нерешительности: «Идти своим путем или... Нет! Такой случай нельзя упускать...» Парень оглянулся: кругом ни души. Даже ближайшие строения едва видны сквозь дождевую завесу, окутавшую пустырь. Нащупав в промокшем насквозь кармане свое единственное оружие — гранату-лимонку, Гриша бросился вдогонку за комендантом. Приблизившись к нему, он вновь осмотрелся по сторонам, сорвал с гранаты чеку и, пробежав еще несколько шагов, швырнул ее под ноги фашисту.

Сверкнула молния и, словно раскат грома, прокатилось по пустырю оглушительное эхо...

Вернувшись домой, Гриша переоделся. Конечно, был он очень возбужден, но ни мать, ни сестренки ничего не заметили.

В тот же вечер по селу пошли слухи. Одни говорили, будто немецкого коменданта убили наповал, другие — что его подобрали раненого и увезли на телеге в район.

На следующий день в село нагрянули немецкие солдаты. Вместе с местными полицейскими они рыскали по хатам, избивали людей, требуя выдать человека, бросившего гранату. Но все было тщетно. Тогда они отобрали двадцать шесть заложников и объявили, что если не выдадут покушавшегося на коменданта, то все они будут казнены. Среди арестованных была Катя Приходько и еще два парня из подпольной организации.

Гриша ходил сам не свой: заложники — невинные люди, а он — на воле... Катю он уже однажды выручил. Когда ее хотели отправить в Германию, подпольная организация поручила Грише спасти Катю. В то время местный начальник полиции вербовал молодежь, и Гриша сказал ему, что хочет жениться на Катюше и поступить на службу в полицию, — иного выхода не было. Катю отпустили. Она была очень благодарна парню, но выходить замуж за него и не думала. Разумеется, и Гриша не пошел на службу к немцам. Забыл об этом и начальник полиции. Однако Гриша будто впервые заметил пушистые каштановые волосы, ясные голубые глаза Катюши и как-то неожиданно почувствовал, что уже давно любит ее. И вот теперь из-за него ей грозит гибель. Эта мысль не давала ему покоя, он искал и не находил выхода из положения.

А время шло. Со дня на день гитлеровцы могли привести в исполнение свою угрозу — казнить заложников.

Гриша решился признаться оставшимся на воле подпольщикам и посоветоваться с ними, как спасти заложников, но тут он встретил человека, от которого в самом начале создания подпольной организации «на всякий случай» получил гранату-лимонку.

Это был Кирилл Агеевич, как его звали в селе, — бывший танкист. Еще прошлой осенью, когда в этих местах шли бои, его подобрали раненого, выходили. Больше о нем ничего не знали. Даже фамилией его никто не интересовался. Ни к чему было.

Сильно хромая, ходил Кирилл Агеевич по хатам, помогал людям по хозяйству. За это его кормили. Он отрастил бородку и длинные усы, не в меру сутулился, но люди все же догадывались, что не так он стар, как кажется с виду. Частенько беседовал он с молодыми парнями и девушками, вселял в них веру в непременную победу Красной Армии, а когда молодежь создала подпольную организацию, Кирилл Агеевич стал обучать подпольщиков владеть оружием, пользоваться взрывчаткой, извлекать ее из противотанковых мин, которыми были усеяны поля еще со времени, когда здесь проходила линия фронта.

Теперь, когда в ожидании казни заложников все жители села были в большой тревоге, Кирилл Агеевич будто невзначай вечерком заглянул к Бугримовичам. Он догадывался, что покушался на коменданта Гриша. Долго сидели они вдвоем на заднем дворе у копны сена, потягивая цигарку за цигаркой. Оба искали и не находили ответа на вопрос: что делать? Как спасти ни в чем неповинных людей? Будто потеряв надежду что-нибудь придумать, Кирилл Агеевич стал рассказывать Грише об одном случае, запомнившемся ему еще с детства.

— Было это, значит, в наших краях, — начал он, как всегда, издалека. — Речка там протекает. Не сказать чтоб дюже глубокая, ан студеная даже в жаркое лето. А в прибрежной местности аисты водились. На лето из теплых стран прилетали.

— Как-то парочка одна на крыше нашей хаты гнездо свила. Кавалер, значит, с возлюбленной. В один день, ан, глядит батя мой, аистиха барахтается на земле. Взлететь не может. Поймал он птицу, бедняжка крыло надломила. Что ж делать? Взяли ее в хату. Примочки делали, мазали чем-то, потом перевязали крыло. Аистиха помаленьку привыкать стала к нам, но как, бывало, почует, что дружок ее кружит, так и заладит стонать. А уж он-то как часовой над хатой! Ей-ей!.. Ну как быть? Стали мы выносить ему подружку. Так он враз спустится к ней, походит рядышком, полелеет... А она лететь-то ни-ни. Трагедия! Тут, гляди, и осень стучится. Птицы все — гира! А ее дружок все маячит, все поджидает подружку. По утрам холодать стало. Мы уж и не знали, что делать. Решил, значит, батя поймать и дружка, чтоб вместе они зимовали у нас.