Читать интересную книгу Обетованная земля - Эрих Мария Ремарк

— Вы все правильно сделали, — сказал Смит, складывая квитанцию. — Пожалуйста, извинитесь за меня перед Джесси, — обратился он затем к Хиршу. — Я не поклонник обычая прощаться с умершим за рюмкой. К тому же я, к сожалению, совсем не знал Теллера.

— Но Джесси специально для вас приготовила селедочный салат! — возразил Хирш.

Смит вздернул плечи:

— Я полагаюсь на вас, господин Хирш. Уверен, вы найдете нужные слова.

В знак приветствия он приложил руку к своей панаме и медленно двинулся прочь по запыленной улице.

— Что бы мы без него делали, — вздохнул Липшютц. — Нас даже похоронить было бы не на что. Он все оплатил. Но почему все-таки Теллер это сделал? Как раз сейчас? Когда американцы и русские побеждают и побеждают…

— Да, — отозвался Хирш с горечью. — А немцы, несмотря на это, все сражаются и сражаются, как будто защищают святой Грааль. От этого ведь тоже можно прийти в отчаяние, вам не кажется?

— Вы уже были в музее Метрополитен? — спросил меня Реджинальд Блэк.

Я покачал головой. Он с удивлением уставился на меня:

— Еще не были? Вот уж не думал! Я-то считал, вы его уже наизусть знаете. Для будущего торговца искусством пробел непростительный. Сходите прямо сейчас. Там еще открыто. И можете не возвращаться. На сегодня вы свободны. Отведите на музей побольше времени.

В музей я не пошел. Не рискнул. У меня было такое чувство, будто я все еще живу на тонком льду, под который совсем недавно не провалился лишь чудом. Мой последний сон мучил меня гораздо дольше, чем я ожидал, и вновь поселил во мне то чувство неуверенности, с которым мне пришлось так долго бороться. Ничто не миновало, теперь я точно знал это, да и смерть Теллера подействовала на меня сильнее, чем я предполагал. Спастись-то мы спаслись, но только не от самих себя.

Я очнулся от размышлений лишь перед антикварным магазином Сильверов. Внутри, между двумя белыми с позолоченной окантовкой креслами, в позе роденовского мыслителя сидел Арнольд Сильвер, младший компаньон фамильного дела, паршивая овца сильверовской династии, и мечтательно глядел на улицу. Когда я постучал по стеклу, он вздрогнул от неожиданности, потом подошел к двери.

— Редкое удовольствие видеть вас здесь, господин Арнольд, — пошутил я.

Арнольд расплылся в мягкой улыбке:

— Александра нет. Он сегодня обедает в кошерном ресторане «Берг». Я не пошел. Я питаюсь по-американски!

— Надеюсь, в «Вуазане»? — предположил я. — Гусиная печенка там просто объедение.

Сильверы, хотя и однояйцовые близнецы, были полными противоположностями почти во всем, хотя родились с разницей лишь в три часа. Они напоминали мне еще более трагическую пару — сиамских близнецов, один из которых был беспробудный пьяница, а другой — трезвенник, вынужденный терпеть и все пьянки брата, и следующее за ними тяжелое похмелье, получая невольно тошноту и головные боли. Это был единственный трезвый пьяница, о каком мне доводилось слышать.

Примерно такими же противоположностями были Арнольд и Александр, с той лишь счастливой разницей, что они, слава богу, не имели общего организма.

— Я тут неплохую бронзу обнаружил, — сообщил я. — В аукционном доме Шпанирмана, на Пятьдесят девятой улице. Это на аукционе ковров, торги послезавтра.

Сильвер-младший только отмахнулся:

— Я теперь коммерцией не интересуюсь. Расскажите об этом моему брату-фашисту. У меня жизнь решается! Понимаете, о чем я?

— Еще бы! А кто вы по гороскопу? Когда родились?

— Я? Двадцать второго июня. Утром. А что?

— Значит, Рак, — констатировал я. — А Александр?

— Двадцать первого, поздно ночью. Зачем это вам?

— Значит, еще Близнец.

— Близнец? Конечно, близнец! Разумеется, близнец, кто же еще? Бред какой-то!

— Я имею в виду, по созвездию Близнец, он родился в последний день этого зодиакального знака. Это многое объясняет.

— Что именно?

— Ваши характеры. Они слишком разные.

Арнольд уставился на меня:

— И вы в это верите? Во всю эту чушь?

— Я верю и в куда большую чушь, господин Арнольд.

— А что за характер у Рака? Господи, слово-то какое мерзкое!

— Оно не имеет ничего общего с болезнью. Только с представителем фауны, который с древнейших времен считается деликатесом. Как омар, только гораздо нежнее.

— А по характеру? — не унимался жених Арнольд.

— Глубоко чувствующие. Добродушные. Тонко воспринимающие. Художественно одаренные. Привязанные к семье.

Арнольд заметно оживился.

— А в любви?

— Раки романтики. Даже идеалисты! Держатся за свою любовь так крепко, что лишить их ее можно только вместе с клешней.

— Что за мерзкий образ!

— Ну это символически. А в переводе на язык психоанализа это означает примерно вот что: отнять у вас вашу любовь можно, только лишив вас половых органов.

Арнольд побледнел:

— А мой брат? С ним как?

— Он Близнец, ему куда легче жить. Он двуликий Янус. Сегодня такой, завтра другой. Меняет личины шутя. Быстрый, бойкий, очень остроумный, в общем, великолепный.

Арнольд понуро кивнул.

В это мгновение в помещение вошел Александр, лоснясь от тяжелой кошерной еды и с некошерной сигарой во рту.

Арнольд бросил на меня красноречивый взгляд, умоляющий его не выдавать.

Александр благосклонно поздоровался со мной и вытащил бумажник.

— Мы вам еще должны комиссионные за последний молитвенный коврик, — заявил он. — Сто пятьдесят.

— Разве не сто? Если не восемьдесят? — перебил его Арнольд, этот мечтательный и легко ранимый Рак.

От возмущения я чуть не потерял дар речи. Ну и жмот! Не иначе задумал на разницу сводить свою тайную невесту в «Вуазан», если вообще не в «Павильон»!

— Сто пятьдесят! — твердо заявил Александр. — Заработаны в честной борьбе с вашим другом Розенталем! — Он выдал мне две банкноты. — На что вы их потратите? Купите себе второй костюм?

— Нет, — ответил я, злорадно покосившись на Арнольда, этого астрологического скрягу, — на эти деньги я приглашу одну очень элегантную даму в «Вуазан», а потом встречусь со своим адвокатом и отдам ему долг.

— Тоже в «Вуазан»? — поддел меня Александр.

— Нет, у него в конторе. А на остаток выкуплю на аукционе в «Плаза» маленькую бронзу, которой господин Арнольд решительно пренебрег, — добавил я, подкладывая свинью вероломному Раку.

— Арнольд сейчас не вполне вменяем, — сухо заметил Александр. — Дадите нам опцион, если купите?

— Разумеется! Вы же мне как родные!

— А как ваши дела у этого оптового паразита Блэка?

— Превосходно. Он изо всех сил пытается привить мне философию антиквара в буддистском смысле: любить искусство, но так, чтобы любить и торговлю искусством. Обладай, но не ради обладания.

— Чушь! — отмахнулся Александр.

— Чтобы спокойно наслаждаться искусством, считает Реджинальд Блэк, вполне достаточно музеев. В музеях есть все. Идешь, наслаждаешься и не боишься, что у тебя дома картины сгорят или их выкрадут. Кроме того, в музеях все равно самые лучшие вещи, в частной продаже таких уже не встретишь.

— Чушь вдвойне! Интересно, на что бы жил Блэк, если бы каждый так думал?

— Благодаря своей еще большей вере в человеческую жадность!

Сильвер с отвращением рассмеялся.

— Богу неведомо сострадание, господин Александр, — сказал я. — Пока об этом помнишь, в картине мира почти нет места хаосу. И справедливость вовсе не исконное человеческое свойство, а выдумка времен декаданса. Правда, самая прекрасная выдумка. Если об этом помнить, не будешь ждать от жизни слишком многого и не умрешь от горечи бытия. Бытия, но не жизни.

— Вы забываете любовь, — заявил предатель Арнольд.

— Я не забываю ее, господин Арнольд, — возразил я. — Но она должна быть украшением бытия, а не его сутью. Иначе и в жиголо превратиться недолго.

Я, конечно, с лихвой расквитался с ним за посягательство на мои полсотни комиссионных, но чувствовал себя при этом не слишком хорошо.

— За исключением романтиков типа Ромео, — вяло добавил я. — И естественно, художников.

На площади перед отелем «Плаза» я вдруг увидел Марию Фиолу. Она пересекала площадь наискосок, по направлению к Центральному парку. Я очень удивился и только тут сообразил, что еще ни разу не встречал ее днем, всегда только вечером или ночью. Я последовал за ней, решив удивить ее тоже. Деньги братьев Сильверов оттягивали мне карман. Я уже несколько дней не встречал Марию, и сейчас, в медовом свете вечернего солнца, она показалась мне воплощением самой жизни. На ней было белое льняное платье, и только в этот момент я понял, до чего же она красива. Прежде я, конечно, тоже замечал ее красоту, но как-то по частям — лицо, плечи, волосы в тусклом свете нашего плюшевого холла, движения, легкий проход в ярком искусственном свете фотоателье или ночного клуба, — но все это никогда не сливалось для меня воедино, потому что я, занятый, как обычно, только самим собой, никогда не воспринимал все это вместе. Сколько же я всего упустил, вернее, бездумно и полурассеянно принимал как нечто само собой разумеющееся! Я смотрел, как своим упругим, крупным шагом Мария переходит улицу напротив отеля «Шерри Незерланд», чуть подавшись вперед и на секунду замирая среди мчащихся стальных колоссов, чтобы потом быстро, почти танцующей пробежкой достичь другой стороны.