– Ну? – Сердце у фон Дорна сжалось в тугой кулачок – ни вдохнуть, ни выдохнуть. – Что там оказалось?
– Она! Либерея! – зашептал Вальзер, хотя на темной улице кроме них двоих не было ни души. – Спуститься вниз мне не удалось, но я видел сундуки, много старинных сундуков! Две или три дюжины!
– А вдруг там не книги? – перешел на шепот и Корнелиус. – Вдруг там золото?
– Какое еще золото? – испугался Вальзер. – Что вы такое несете! Там не может быть золото, это Иванова Либерея!
Аптекарь так разволновался, что пришлось его успокаивать – ну разумеется, в сундуках могут быть только книги. А думалось: хоть бы и не Либерея, черт с нею. Старинные сундуки! Уж верно в них хранится что-нибудь очень ценное. Но здесь на память Корнелиусу пришел дворцовый тайник с гнилыми соболями, и возбуждение несколько поугасло. Второго такого разочарования мне не пережить, сказал себе фон Дорн.
– А почему вам не удалось спуститься?
Вальзер вздохнул.
– Той ночью у меня не было с собой веревочной лестницы, и я отложил спуск на завтра. А наутро меня с позором изгнали из митрополитовых палат… Увы, друг мой, я виноват сам. Когда меня выпустили из подвала, я был словно не в себе непочтительно поздоровался с высокопреосвященным и чуть ли не фыркнул ему в лицо. Смешно показалось: спит прямо на Либерее, а самому невдомек. Таисий чванлив, дерзости от низших не терпит. Велел челяди вытолкать меня взашей и более не пускать. Заодно уж и жалованья не выплатил… Но жалованье – ерунда. Хуже другое. Когда монахи меня через двор пинками гнали, я выронил свою памятную книжку, сам не заметил как. А в той книжке, среди разных мыслей философского рода, еще скопирован список Либереи, обнаруженный мною в Дерптском университете.
– Какая неосторожность! – воскликнул фон Дорн.
– Мог ли я предположить, что листок попадет в руки Таисия, единственного человека во всей Московии, способного понять смысл этого перечня…
– Откуда вы знаете, что митрополит прочел ваши записи?
Вальзер уныло ответил:
– Да уж знаю… На следующий же день вечером, когда шел из Аптекарского приказа, меня схватили за руки двое чернецов, поволокли по улице. Я кричал, отбивался – никто не помог. Один – он еще меня в ухо кулаком ударил, очень больно – сказал: «Владыка тебя видеть желает». Зачем бы Таисию меня, жалкого червя, видеть, если не из-за Либереи? Нет, прочел злокозненный грек мой список, обязательно прочел. И, верно, вообразил, что я прислан кем-то за ним шпионить. Кем-то, кто ведает про митрополитов интерес к Либерее… Тогда мне повезло. Близ Троицкого моста что на Неглинной увидал я моего начальника дьяка Голосова со стрельцами – он вез царю снадобья из Немецкой аптеки. Я закричал, забился. Монахи и убежали. После того случая я нанял двух крепких слуг и никуда без них не выходил. Ломал голову, как же мне до тайника добраться. Решил, что во всей Москве только у канцлера Матфеева хватит влияния одолеть митрополита. Ну, а про дальнейшее вы знаете – это уж при вас было… Весь месяц январь я ждал, не уедет ли куда Таисий – на богомолье в Троицу или хоть в Александрову Слободу, канавы копать. Тогда мы с вами попробовали бы в его палаты проникнуть и до Либереи добраться. А мерзкий грек все сидит сиднем, каждую ночь дома ночует. К старости Таисий стал на холод чувствителен. Видно, теперь уж до тепла с места не стронется. И вдруг такая удача с царевой апоплексией! Нынче митрополита всю ночь не будет, нельзя ему от смертного одра отлучаться. Сегодня нам выпал редчайший, возможно, неповторимый шанс!
* * *
К ночной экспедиции подготовились основательно – у Адама Вальзера всё было продумано заранее.
Оделись в черное, облегающее. Сверху, для тепла, натянули ватные татарские куцавейки. Шпагу фон Дорн не взял – длинна, неудобна. Вместо нее вооружился тесаком, кистенем на ременной петле, сзади, за воротом, приладил стилет в особых потайных ножнах. Это один португалец во время Фландрской кампании научил; незаменимая вещь, когда нужно нанести молниеносный, неожиданный удар – вытягиваешь из-за спины и можешь метнуть или полоснуть врага по физиономии, это уж как удобней. Пистолеты брать не стал, шуметь всё равно было нельзя. Вместо веревочной лестницы захватил веревку с узлами и крюком на конце – по такой можно не только спускаться вниз, но и подняться на стену либо в окно.
Вальзеру досталось нести масляный фонарь и запас свечей. Еще у него был с собой пустой рогожный мешок.
– Для книг, – пояснил аптекарь. – Много, конечно, не унесем – больно тяжелы, через ограду не перекинем. Мешка будет в самый раз. Замолея берем непременно, остальное по вашему выбору. Рогожная ткань нам подходит лучше всего. Устанем нести, можно на снег поставить, книги не промокнут.
До Моховой добрались без приключений – у капитана был ночной ярлык, по которому уличные сторожа без разговоров отпирали запертые на ночь решетки.
Стена вкруг митрополитского подворья была каменная, высотой футов десять. Корнелиус выбрал угол потемней, закинул крюк и враз оказался наверху. Вальзер карабкался долго, с пыхтением, а напоследок пришлось тащить его за воротник. Фонарь пока потушили.
Усевшись наверху, осмотрели двор. Тихо. Огни в палатах потушены. Из-за конюшни набежали два огромных брехливых кобеля, загавкали, молотя когтистыми лапами по стене.
Вальзер предусмотрел и это. Вынул из мешка (выходит, не совсем пустого) два куска мяса, бросил псам. Они накинулись, проглотили мигом, а через полминуты оба зашатались, повалились набок.
– Мертвы? – спросил фон Дорн. Аптекарь ужаснулся:
– Что вы! Зачем без крайней необходимости лишать кого-то драгоценного дара жизни? Это сонное снадобье, я изготовил его для княгини Трубецкой, она бессонницей мучается. Если уж на ее сиятельство, в которой десять пудов веса, действует, то на митрополитских собак тем более.
Спрыгнули в сугроб, быстро пробежали двором к терему.
– Вон туда, – показал Вальзер. – Там черный ход, чтоб келейникам на двор, в отхожее место бегать. У грека-то теплый чуланчик близ спальни, с водосливом.
Капитан удивился:
– А водослив зачем?
– После объясню, – шепнул аптекарь. – Ну же, вперед!
За углом и в самом деле была низенькая дверь, вовсе незапертая.
Проскользнули в темные, душные сени, оттуда по двум ступенькам в узкую галерею.
– Тсс! – едва слышно прошелестел Вальзер. – Вон там Юсупова келья. Не дай бог разбудим. А нам дальше, в Таисиевы покои.
Корнелиус опасливо покосился на обиталище страшного человека, прокрался мимо на цыпочках.
– Теперь налево, – подтолкнул сзади аптекарь. – Там, в Крестовой палате, перед спальней владыки, всегда келейник сидит.
Капитан чуть высунулся из-за угла. Увидел просторную комнату с расписными стенами, одна – сплошь из икон. У малого стола со свечой сидел детина в рясе, грыз ноготь. Зевнет, перекрестит рот и снова грызет.
– Если можно, – в самое ухо выдохнул Вальзер, – обойдитесь без смертоубийства.
Сколько лишних трудностей из-за этого человеколюба, подумал фон Дорн. Но все же натянул на железное яблоко рукавицу.
Не спеша, вразвалку, пошел через залу.
Монах захлопал глазами, прищурился со света в полумрак:
– Якимка, ты?
Последние пять шагов Корнелиус преодолел прыжками и с разлету ударил привставшего часового – не в висок, как следовало бы, а в крепкий, задубевший от земных поклонов лоб. Пускай живет, благодарит мягкосердечие герра Вальзера. Хотя надежней было бы проломить чернецу голову.
Детина упал ничком, даже не охнул.
– Скорей! – поторопил аптекарь.
– Погодите.
Капитан связал оглушенному руки и ноги его же вервием, сунул в рот кляп из скуфьи. Можно было двигаться дальше.
Через митрополитову спальню пробежали рысцой, толкнули высокую дверь, за ней открылась длинная лестница вниз.
Снова зажгли фонарь.
– Вот и библиотека, – объявил Вальзер, когда спустились в небольшое квадратное помещение, всё в полках с книгами. – До трех тысяч фолиантов, ни у кого в Московии столько нет.