Читать интересную книгу Новеллы - Готфрид Келлер

Однако внушаемое ею почтение не могло заглушить уже проснувшуюся веселость, и пять женщин, сияя улыбками, разместились за столом по указанию ландфогта. По правую руку он усадил Фигуру Лей, по левую - Аглаю, напротив себя - предмет первого своего увлечения - Саломею, два оставшихся места заняли Барбара и Вендельгард.

Теплое, радостное чувство охватило ландфогта, когда он увидел всех их за своим столом, и он тотчас завязал оживленный разговор, искусно обращаясь во все стороны; благодаря этому он мог, не нарушая светских приличий, любоваться всеми ими, глядя, по своей прихоти, то на ближайших своих соседок, то на тех, кто сидел поодаль и насупротив.

Марианна, стоя у буфета, разливала суп; переодетый камеристкой мальчик, сын священника ближнего села, хорошо воспитанный и сметливый, разносил и ставил тарелки. Он имел вид восемнадцатилетней барышни, стыдливо потуплял глаза, когда с ним заговаривали, и в точности следовал всем указаниям Марианны, а сделав то, что ему было велено, молча становился возле двери; но когда ландфогт, подозвав мнимую девушку к себе, ласковым шепотом давал ей какое-нибудь поручение, мигом выполнявшееся, гостьи вновь и вновь с удивлением смотрели на камеристку, о которой никогда не слыхали, и украдкой бросали на нее испытующие взгляды. Впрочем, это не мешало им болтать без умолку; напротив, все громче и веселее становилась застольная беседа, и перезвон, которым восхищался Ландольт, звучал так дружно и радостно, как звучат колокола перед торжественным въездом римского папы.

И, словно после его въезда, на минуту стало тихо. Этим воспользовалась Вендельгард, чтобы расспросить о расположении и размерах области Грейфензе; ей втайне очень хотелось узнать, какими благами она пользовалась бы, если в молодости вышла замуж за нынешнего ландфогта. Остальные дамы удивились тому, что она, цюрихская гражданка, не знает этих вещей. Ландольт объяснил ей, что последний из графов Тоггенбург заложил цюрихским властям за шесть тысяч гульденов крепость, городок и замок Грейфензе, но впоследствии не смог выкупить свои владения, и далее, что эта область невелика - в ней только двадцать одно селение. Впрочем, добавил он, городские здания и замок не являются памятниками далекого прошлого, а воздвигнуты на месте древних строений, в 1444 году, как известно, разрушенных конфедератами, которые общими силами воевали против Цюриха. Воскресив в памяти времена этой долгой братоубийственной войны, ландфогт с увлечением повествовал о гибели шестидесяти девяти воинов, которые в продолжение всего почти мая защищали крепость от неприятеля, осадившего ее превосходными силами; он рассказал, как в силу господствовавшего в то время в борьбе партии жестокого правила под видом суда истреблять побежденных, чтобы действовать устрашением, шестьдесят из этих храбрецов, когда они наконец сдались, были казнены на площади, во главе с доблестным своим вождем - Вильдгансом из Ланденберга. Но подробнее всего Ландольт рассказал о народном собрании, созванном на обширном поле под Кениконом, чтобы решить судьбу этих шестидесяти воинов. Красочно передавал он и защитительные речи людей справедливых, восхвалявших доблесть, с которой пленные выполнили свой воинский долг, и дышащие ненавистью речи людей мстительных, старавшихся злостными наветами запугать сторонников милосердия, - весь долгий страстный спор между теми и другими, происходивший в присутствии намеченных жертв и закончившийся смертным приговором для всех. Непостижимая беспощадность, проявившаяся в том, что при голосовании за смертную казнь высказалось подавляющее большинство, почему не был даже произведен подсчет голосов; немедленное вслед за этим появление палача, которого швейцарцы в походах того времени всегда брали с собой, как в наши дни при войске всегда находятся лекарь и священник; отчаяние дряхлых старцев, женщин, детей, моливших сохранить им жизнь, и непоколебимое жестокосердие большинства, во главе с Этелем Ридингом, - все это предстало в его изложении с потрясающей наглядностью. Затем он поведал оцепеневшим от ужаса женщинам о ходе казни, о том, как предводитель цюрихского ополчения, желая подать своим воинам пример мужества перед лицом смерти, первым лег на плаху, чтобы никто не мог подумать, будто он надеется на отмену приговора или на какое-либо непредвиденное событие; как палач, сначала после каждой жертвы, затем - после каждых десяти жертв, прерывал свое кровавое дело и ждал помилования, более того - даже сам просил о нем, но неизменно получал один и тот же ответ: "Молчи - и казни!", пока шестьдесят невинных людей не были преданы смерти; самых последних палач обезглавил при свете факелов. В живых осталось лишь несколько подростков и дряхлых стариков, не столько благодаря милосердию народа, вершившего суд, сколько по недосмотру или по всеобщей усталости.

Добросердечные женщины почувствовали невыразимое облегчение, когда ландфогт на этом прервал свой рассказ; под конец они слушали, затаив дыхание; он так живо передавал события, что, казалось, вместо пышно убранного цветами и хрусталем стола, по которому скользят лучи весеннего солнца, перед ними - тонущее в ночном мраке поле и в багровом свете факелов - стоящие сомкнутым кругом разъяренные воины.

- Да, - сказал ландфогт, - жуткое это было зрелище, такой воинский совет, что бы он ни решал - выступить ли в поход, совершить ли казнь. Но сейчас, - продолжал он другим голосом, - пора оставить эти мрачные деяния и снова обратиться к нам самим. Милые мои дамы сердца! Я хочу просить вас, в свою очередь, образовать небольшой, но несравненно более мирный совет, устроить заседание и вынести решение о предмете, который близко касается меня и тотчас будет мною изложен, если вы не откажетесь ненадолго обратить на этот предмет слух, обитающий в столь очаровательных ушках. А пока - пусть удалится посторонняя публика, так как заседание будет тайным.

По его знаку ключница вышла вместе со своим адъютантом, а Ландольт, повысив голос и время от времени смущенно откашливаясь, продолжал говорить. Десять белоснежных ушек настороженно внимали ему.

- Сегодня я приветствовал вас, дорогие гостьи, пословицей: "Время дарует розы". И несомненно, она как нельзя более к месту, ибо время начертало перед моими глазами ту, составленную из пяти прелестных лиц, магическую пентаграмму, в которой чудодейственная линия таинственно тянется от одной головки к другой, многократно скрещиваясь, вновь возвращаясь у каждой из них к своему началу и отвращая от меня злосчастье!

Да, сколь милостивы были ко мне и судьба и время! Ведь если бы я женился на первой из вас, я никогда не узнал бы второй; удостой меня вторая своей руки, навсегда бы осталась неведомой мне третья и так далее, и на мою долю не выпало бы счастье владеть чудесным зеркалом, пятикратно отражающим воспоминания, не замутненные хотя бы легчайшим дуновением житейской действительности, не выпало бы счастье обитать в башне дружбы, стены которой сложены богами любви! Спору нет - те розы, что принесло мне время, - розы мудрого отречения, но зато они неувядаемо прекрасны! Все столь же юными и прелестными, в пышном цвету вижу я вас всех перед собой, и воистину - ни одну из вас, мнится мне, не поколебали и не согнули жизненные бури! И за это мы прежде всего поднимем бокалы. Да здравствуют сердца ваши и очи - Саломея, Фигура, Вендельгард, Барбара, Аглая!

Женщины встали, пылая румянцем, и, когда они чокались с ним, каждая подарила его чарующей улыбкой. Одна только Фигура сказала ему на ухо:

- Что это вы затеяли, плутишка?

- Тихо, Паяц! - шепнул он в ответ и, выждав, пока все снова заняли свои места, продолжал:

- Но отречение ненасытно, и когда оно уже не находит пищи, дело кончается тем, что оно отрекается от самого себя. Это может показаться дешевой игрой слов, а между тем как нельзя лучше определяет то затруднительное положение, в котором я силою обстоятельств очутился. Высокая должность, мною занимаемая, необходимость вести дом на большую ногу - все это не позволяет мне дольше оставаться неженатым; меня неотвязно уговаривают отказаться от холостой жизни, мне твердят, что человек, возглавляющий область, являющийся судьей и правителем, должен прежде всего сам быть примерным отцом семейства; приводят и множество других соображений, чтобы встревожить и убедить меня! Словом, мне не остается ничего другого, как отречься от служения сладостным воспоминаниям и покориться неизбежному. Но когда в поисках избранницы я гляжу вокруг себя, то, разумеется, о любви и сердечном влечении для меня не может быть и речи: все мои чувства навек прикованы к пентаграмме; нет, путь к решению мне должен освещать холодный светоч необходимости и пользы общества. Стрелка весов колеблется между двумя достойными созданиями, и решение я поручаю вам, милые мои подруги! Некое духовное лицо, давно уже являющееся моим советчиком и хорошо знающее свет, сказало, что мне надлежит взять в жены либо многоопытную старуху, либо молоденькую девушку, но только не женщину средних лет. Я нашел и ту и другую и бесповоротно решил жениться на той из них, которую вы мне укажете. Старуха - ретивая моя ключница Марианна, которая до сих пор прекрасно вела мое хозяйство; правда, она грубовата и сварлива, но зато честна, добродетельна и как-никак была хороша собой, хотя и в давние времена; ей нужно только переменить фамилию - и все в порядке! Другая - та молодая девушка, что прислуживала за столом, дальняя родственница Марианны, которая выписала ее себе на подмогу и на испытание. Судя по всему, она кроткого, покладистого нрава; бедна, но крепкого здоровья, правдива, бесхитростна. Больше я на этот счет ничего не скажу - вы меня понимаете! Так вот взвесьте все, посоветуйтесь между собой, обменяйтесь мыслями, окажите мне эту милую дружескую услугу, а затем мирно произведите голосование; если окажется, что единодушия не достичь, вопрос решится большинством голосов. Я ухожу; вот вам колокольчик: когда решение состоится, позвоните как можно громче, я приду и приму свой приговор из ваших белоснежных ручек!