— Такой бедноте, — говорит ревизор, — я руки не подаю! — И отошел. Под вечер есть захотел. — Где бы чаю напиться?
— Можно только у председателя бедноты.
— У этого? а хороший человек?
— Ничего, хороший.
Пришли, напились чаю, три сорта варенья, спиртик. Выпил и говорит:
— Я, товарищи, конечно, кричу, моя такая должность — кричать, а, конечно, вам вреда не сделаю.
На другой день приходят на станцию рожь отправлять, сырая рожь: из мешка не высыпается, сквозь мешок проросла, и один мешок даже вовсе зеленый стоит. Начальник не хочет отправлять.
— Приказываю! — велел ревизор.
И, конечно, отправили. Потом на деревню пошли и уговорили мужиков в знак радости, что Ленин поправляется, послать ему по пять фунтов хлеба с души.
Артем — хозяйственный мужик, жадный как голодный волк, он все понимает по-волчьему, и в его деревенском волчьем гнезде есть своя правда — куманьки ненавистны волку, но, зная, что от них поживиться можно, он надевает овечью шкуру и даже служит у них караульщиком.
А р х и п — по природе кулак и буржуй деревенский, но есть у него что-то в голове: выпил рюмку, и все добро к черту летит, орет, бушует. Смутной душой своей он коснется высшего закона человеческого, не расставаясь ни на миг с полным обликом зверя, так что чем ближе к человеческому подвинется, тем яростнее начинает орать. Он спорит «накидкой», броском, не вслушиваясь в возражения. Вид имеет гориллы.
Синий — бывший лакей Стаховича, потихоньку услуживает униженным господам: то муки выдаст, то меду и разного — будто с салфеткой по двору ходит; смутное сознание превосходства господ. Впрочем, он всем угождает, на этом построена вся его карьера: всем угодить, чтобы выйти сухим из воды. Он всем сейчас нужен, но нет такого зверя в деревне, который бы не презирал его: у всякого зверя есть гнездо и в гнезде своя волчья, гориллина и всякая правда, но у Синего все ложь, и гнезда у него нет на земле: этот черт, посланный для мужицкой смуты. Все теперь ему кланяются, а за глаза даже дерево указывают, на котором повесить. Только будет так, что ошибутся, другого за него повесят, а он в другой появится губернии (заведовал уборкой хлеба, запутался, сжег, чтобы избежать отчетности, все запасы и как сквозь землю провалился — уехал в Смоленскую губернию). Васька — счастливый вор.
Вся жизнь до самых недр своих пропитана ложью, нельзя никому жить, чтобы не входить в кумовство с куманьками. Если бы нашелся безумец, который вздумал бы правду вывести, то весь торжествующий ад поднимется против него с чертовой печатью от всех комитетов бедноты.
Все происходит от какой-то основной неправды...
Это самый тот наш прежний строй, только теперь безобманно и у всех на глазах: какая-то отрицательная школа воспитания гражданина.
Горький затевает какое-то массовое издательство иностранных писателей[149] при Луначарском — интересно, что иностранных. По-видимому, в литературе так же, как и в хозяйстве, — куманьки.
Ничего, это ужасное ничего, которое бывает, когда встретишь ту, которой увлекался, за которую жизнь хотел положить — и доведись! положил бы... вот теперь две дороги, обе ужасные: или беда, или это «ничего».
...Вздор! это дождь залил землю, и душа остыла, всякое чувство гаснет — а...
2 Сентября. Везу Леву в Елец. Верный Михаил! помни, что сильный силен со всяким оружием, а у слабого одно оружие: хитрость...
Выйдешь за околицу: все та же земля, и деревни, и усадьбы там вдали с тенистыми парками- садами... Усадьба как труп, кишащий червями[150]...
6 Сентября.Дети:«Аукоровыгубыбольшие!» — «Что ты лезешь?» — «Мамочка, я тебя люблю — как же не лезть мне?»
Потерялось кольцо. Семья (дяди, тетки, дедушки) — все верят в значение этой утраты, и она плачет, придавая то же значение простой потере кольца. Чтобы не плакала, нужно разрушить веру, представить как суеверие, предрассудок; любя ее, хочется найти какой-нибудь выход и предрассудок уничтожить для того, чтобы она стала весела, не страдала. Так, вероятно, нигилисты разрушают религию, чтобы избавить человека от страдания, так возникает то, что называется «религия человечества», робеспьеровское Верховное начало — Разум[151].
Еще в этом есть и эгоизм: все рушится, а я хочу, чтобы она оставалась со мною, я говорю, что там у дедушек нет ничего, все вздор: «Найдется кольцо, еще наскучит носить его».
8 Сентября. Поднял с земли затейливую изукрашенную пуговку, долго смотрел на нее и думал о том времени, когда занимались люди такой роскошью. Вдруг вспомнил про С, и она стала мне казаться среди этого нового грубого бытия затерянной и никому не нужной пуговкой.
Оба мы нежно ухаживаем за А. М.: особый род любви-нежности от сознания своей виновности. И я думаю, что и наше влечение друг к другу имеет свой особенный, утонченный оттенок от его греховности.
Очень мило вышло с крестинами Левы, родные похвалили, а она говорит:
— Я и тебе надену крестик!
— Ну, — отвечаю, — это потруднее сделать, чем Леве. Не поняла меня, почему потруднее.
— Мне же, — говорю, — надо серьезно.
— Ну что же, — отвечает, — я ему серьезно надела.
О, дорогая моя грешница! как влечет тебя к святому греху...
— Я бы, — говорит, — границы никогда бы не перешла.
— И очень, — отвечаю, — плохо.
— Почему плохо?
— Потому что так больше лжи, да и значит ли что-нибудь эта граница?
— Что-то значит.
Так создается непереходимое поле сладострастия с чувством вечного грешника и лжи — что имеет, конечно, другое значение, чем настоящая страсть, настоящий грех и настоящий крест «за границей».
Я понял, что решаюсь перекопать это наше непереходимое поле — конец! Она ответила, что это невозможно и выйдет так, если только я уеду. А впрочем, ей это «мужское» решение понравилось.
Признание: никогда не испытывала полного удовлетворения чувства в брачной жизни... а сама семейная жизнь — счастливая. Так растет виноградный сад у вулкана.
Как-то вечером неискренно она говорит ему:
— Ты опять на собрание, это ужасно!
— Почему ужасно? я делаю свое, предоставляю тебе полную свободу.
Мы переглянулись: вот начинается!
Я:
— Да, вот вы уходите, а что без вас тут творится...
— Вулканическая природа! — говорит он.
— Неизвестно, — говорю, — для вас: есть теория вулканическая (под землей огонь), есть теория плутоническая (вода), и есть платоническая — все возможно, а вы не знаете.
Выступил я решительно, а он увильнул по-адвокатски:
— Ничего не понимаю, ведь я же о Леве говорил, что природа у него вулканическая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});