Читать интересную книгу Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том I - Николай Василенко

В одном селении за Тверью «крестьяне как будто в английской матросской схватке ловили друг друга, и рука сильного связывала и закручивала руки слабого, для отдачи, как они говорили, в „милиц“». Глинка обратился к крестьянам с речью и, насколько мог, успокоил их… Но ополчение, несмотря на все меры предосторожности, все-таки вызвало по местам волнения. В Новороссии, в связи с организацией милиции, разнесся слух о возобновлении на Дунае Запорожской Сечи: крестьяне взволновались, начались усиленные побеги в Молдавию; целые селения оставляли места жительства и, вооруженною рукою противясь действию земской полиции, прорывались за границу. Впоследствии, в 1808 г. произошел бунт в 3-ей бригаде Киевской милиции, и по расследованию оказалось, что сами помещики, для привлечения крестьян в милицию, наобещали им от правительства наград, которые народ, по собственному усмотрению, понял, как освобождение от военной службы и крепостного права. Вмешательство чиновников в помещичью жизнь по поводу ополчения служило источником злоупотреблений. Принимая в расчет эти злоупотребления, сам граф Кочубей в письме к герцогу Ришелье от 2 февраля 1807 г. должен был признать, что для дворянства, несомненно, был бы предпочтительнее дополнительный рекрутский набор, даже при обязанности вооружить и снарядить рекрут на счет владельцев. «Государь! — доносил в январе 1807 г. И. В. Лопухин: — Я жил в Москве, и общий образ мнений известен мне. Весьма коротко знакомы мне люди всех состояний. Нет никого, кроме водимых видами личных выгод или легкомыслием, кто бы не находил учреждение милиции тягостным и могущим расстроить общее хозяйство и мирность поселянской жизни». В циркуляре 9 марта 1807 г. правительство нашло необходимым ограничиться вооружением и движением только третьей части ополчения. Но ропот не прекратился. Внутренние дела настолько запутались, что даже из-за одного этого приходилось подумывать о возможно скором окончании войны…

К воздействию на народ в желательном направлении еще с самого начала войны была призвана церковь.

Граф С. К. Вязмитинов

В 1806 г., при проезде из Москвы в Петербург, Глинка застал в канцелярии товарища министра юстиции Н. Н. Новосильцева некоего В — ко с Апокалипсисом в руках. В ответ на выраженное Глинкой недоумение чиновник объяснил, что для возбуждения в народе патриотизма очень удобно переделать одно место из Апокалипсиса, поставив вместо упоминаемого там царя бездны Аввадона и Аполлиона — Наполеона. Глинка отговорил чиновника от задуманной им меры. Но в обращенном к народу воззвании Святейшего Синода все-таки указывалось, что Наполеон грозит «потрясением православной греко-российской церкви, тщится наваждением дьявольским вовлещи православных в искушение и погибель», что он во время революции поклонялся истуканам, человеческим тварям и блудницам, в Египте «проповедовал Алькоран магометов», наконец, «к вящшему посрамлению церкви Христовой, задумал восстановить синедрион, объявить себя Мессией, собрать евреев и вести их на окончательное искоренение всякой христианской веры». Усиление оппозиционного настроения во всех классах общества вызвало к жизни новый тайный «комитет общей безопасности» — 13 января 1807 г. Комитет первоначально состоял из трех лиц — министра юстиции князя Лопухина, тайных советников Новосильцева и сенатора Макарова; по мере надобности, в него могли быть приглашаемы министр внутренних дел граф Кочубей и министр военный Вязмитинов, а временами в нем присутствовали и другие лица. Комитет должен был прежде всего руководить полицией по раскрытию преступлений, в коих «подозревается шпионство и измена»; затем он должен был ведать и «вообще все дела, касающиеся до измены государству и тайных заговоров против общей безопасности, которые должны быть сохраняемы в величайшей тайне», как «возбуждение народа слухами о вольности крестьян», «о распространяющих в народе ложные и вредные слухи по поводу военных событий», «составление и распространение возмутительных воззваний, вредных сочинений» и пр. Сначала комитет сам судил и назначал наказание; указом 31 января ведено было, по расследованию, передавать дела в обыкновенные суды. Уже 19 февраля, в виду обилия присылаемых в комитет «из всех мест» дел, при нем пришлось открыть канцелярию — из правителя, секретаря, двух переводчиков и трех писцов. Журнал канцелярии представлялся на Высочайшее благоусмотрение. Из дел комитета некоторые заслуживают внимания.

Крестьянин Алексей Корнилов, кучер надворного советника Тузова, распространил слух, что Бонапарт писал государю об освобождении всех крепостных людей — «иначе он и войны не прекратит». Когда приедет Бонапарт, тогда, утверждал Корнилов, он будет служить Тузову за плату. В половине декабря 1806 г. крепостной человек Петра Григорьевича Демидова Иван Спиров, отец которого был сослан в Сибирь, писал отцу: «Честь имею уведомить, что я в скором времени располагаю видеться с вами через посредство войны. Кажется, у нас, в России, будет вся несправедливость опровергнута. В Лифляндской губернии латыши поговаривали об избиении немцев». Деятельность комитета проявлялась в ряде секретных арестов, «без объяснения причин»: так подвергалась аресту с 22 по 26 сентября крестьянская вдова Анна Герасимова и ее свекровь, доставленные из Ораниенбаумского уезда в Петербург. Волновалось крестьянство, но и интеллигенция доставляла работу комитету. Из Москвы в Петербург коллежский асессор Апарин привез в 1806 г. листок с такой картиной внутреннего состояния России:

…Любовь больна простудою,Честность вышла в отставку,Верность осталась на весах у аптекаря,Кротость взята в драке на съезжую,Закон на пуговицах Сената.Терпенье скоро лопнет.. . .

Некая Васса Баскакова обратилась к московскому архиепископу Августину с письмом, в котором доказывала, «что если за необходимость почиталось, как в древние времена, равно и в нынешние», каждому народу быть в зависимости от самодержавнейшей власти единого монарха, то и монарх, в свою очередь, должен быть кротким, попечительным, правосудным и милостивым; не для собственного своего славолюбия должен всходить он «на таковую вышнюю степень», но для благополучия народа. Вот что должно быть в характере государя, а не завоевание областей, не постройка великолепных зданий. Государь должен быть примером для подданных, а вместе с тем лично следить за всем происходящим в его государстве: «каждый бы судья, ведавши, что сам государь имеет смотрение в судопроизводстве и никогда ухо не отвратит от жалоб невинного, а наказует неправосудие — всякий бы устрашился не довольно через пребыточество перевесить правду, но даже и по неосторожности не вникнувши в дело, сделать какое неправосудие».

Внезапный отъезд Каменского из армии сильно смутил общество, но битвы при Пултуске и при Прейсиш-Эйлау вызвали ликование патриотов. «Темные силы на этот раз не помогли Наполеону, — читаем мы в „Вестнике Европы“, — остатки полчищ вражеских понесут стыд в отечество мятежей и разврата!» Повышенное настроение высказалось в новых пожертвованиях. Титулярный советник Каблуков в г. Туле, несмотря на недостаточность своего состояния, представил в Приказ общественного призрения сто рублей для выдачи процентов с них одному рядовому лейб-гвардии кирасирского полка, участвовавшему в молодецкой атаке трехтысячной неприятельской колонны. Новоладожский помещик Сапожников уничтожил все акты и долговые обязательства на его имя, на сумму 1.000 р., подписанные офицерами Тенгинского полка во время его пребывания в Новой Ладоге. Патриотизм соединяется, однако ж, с более осторожным, чем раньше, отношением к событиям. Уже на другой день после получения в Москве известия о Прейсиш-Эйлау Жихарев заносит в свои записки: «Кажется, над нами сбылась народная поговорка: наша взяла, а рыло в крови». Знакомые Жихарева Родофиникин и Дивов уверяют, что, по соображениям знающих людей, это сражение вовсе не оканчивает дела и есть только начало других битв, что «оно важно лишь в отношении нравственного влияния на дух наших войск»…

Гр. Ник. Петр. Румянцев (пис. Г. Доу)

За Пултуском, Прейсиш-Эйлау и последовал Фридланд. В армии пробудился ропот. «Полковники и офицеры, — пишет А. Б. Куракин императрице Марии Федоровне, — жаловались, что им не выдано за две трети их скромное жалованье и что у них нет ни гроша в кармане, чтобы купить кусок хлеба. Не хватает хирургов и медикаментов. Беннигсен, вследствие своих дурных распоряжений, несообразных с основными правилами военного искусства, погубил наши лучшие войска»… После Фридланда не было сил на продолжение войны. Волей-неволей надо было заключать мир.

«Русский Бог бодрствует над нами и посылает свое благословение на нас!» писал Куракин по поводу Тильзита. Но так отозвалась на мир официальная Россия. Наиболее сознательная часть общества встретила мир холодно или даже враждебно. С замечательной непоследовательностью правительство изменило тем самым утверждениям, с которыми так самоуверенно выступало в начале войны, объявляя Наполеона врагом церкви. Мир и неожиданный союз с Францией, принятие континентальной системы — все это возвращало Россию ко временам Павла, ко временам столь неприятного для русского дворянства разрыва с Англией. «Война с Англией, — говорит Булгарин, — не могла возбудить энтузиазма, не представляя никаких польз и видов и лишая нас выгод торговли. Вот что породило общий ропот». По словам Вигеля на Петербург, даже на Москву и на все те места в России, коих просвещение более коснулось, Тильзитский мир произвел самое грустное впечатление: «там знали, что союз с Наполеоном не что иное может быть, как порабощение ему»… «Эпоха, в которую нежнейшая любовь, какую могут только иметь подданные к своему государю, превратилась вдруг в нечто хуже вражды, в чувство какого-то омерзения… От знатного царедворца до малограмотного писца, от генерала до солдата все, повинуясь, роптало с негодованием»… Иностранные послы свидетельствуют о тревожном настроении в столицах, даже о готовящейся революции, о возможном изгнании царской фамилии за исключением великой княгини Екатерины Павловны, которую будто бы думают возвести на престол…