головы, я не могла сделать выводы, подвести итоги и собрать воедино детали пазла. Текст записки из тайника нард рефреном крутился в голове, обретая новый смысл. Кроме того, я ждала Питера Нейтана. И он пришёл. Постучал, и я точно знала, что это он.
— Анастасиа… мне очень жаль, что вы пострадали, — сообщил инспектор, когда я милостиво позволила ему войти и присесть, но лишь после того, как сама приобрела вертикальное положение, хотя от этого не стала лучше выглядеть.
— Спасибо, что пришли навестить меня, — поддержала я светскую беседу — слово в слово из учебного диалога «Посещение больного». Хотя, на здешнем языке больных называют «терпеливыми»[2], и это правильно. Мне ужасно хотелось узнать обо всем, что произошло, но я молчала, исходя из горького опыта — англичане, во всяком случае, почти все, с кем мне довелось столкнуться за эти несколько дней, не отвечают прямо на поставленные вопросы. Я молчала, надеясь, что мое молчание звучит достаточно вопросительно и убедительно. Терпение моё было вознаграждено.
— Джеймс Монтгомери найден, — торжественно объявил Нейтан.
Я подпрыгнула и тотчас нарушила обет, выдав серию «что? где? когда?» сразу на двух языках.
— Он жив, но сейчас в больнице, его пичкали наркотиками.
Часть тяжкого груза свалилась с плеч, на смену ей пришла другая.
— Как? Это… Хоуп и её Кол?
Он кивнул.
— Они держали его, подумать только, в подвале его собственного магазина на Даун Роуд.
— Как? Я же была там, смотрела на дом… а он в это время был там… Но почему?
Инспектор опять молчал, что-то обдумывал, и я начала звереть.
— Почему, мистер Нейтан? Зачем?
— В том и загадка, — ответил он, словно и не держал почти минутную паузу. — Он пока не в состоянии говорить. Хоуп твердит про какую-то ценную вещь, а её сообщник ничего объяснять не желает.
— Мне нужно поехать в больницу к Джеймсу! — воскликнула я.
— Кажется, врач советовал вам соблюдать покой, миссис Зверева. Съездите, когда Монтгомери придет в себя. Сейчас вас всё равно к нему не допустят.
Я не стала спорить, согласившись с доводами. Нейтан, традиционно помолчав, сказал:
— Если вас не затруднит, Анастасиа, я задам ещё пару вопросов.
«Да хоть пару сотен, если я смогу на них ответить!» — хотелось крикнуть мне, но я лишь важно согласилась, заверив его, что пару вполне потяну, но в обмен хотела бы получать более-менее исчерпывающую информацию о состоянии текущего дела. По обыкновению не сказав ни да ни нет, он положил на столик у кровати мои нарды.
— Это ваши?
— Да, именно! — подтвердила я и взяла коробку, осторожно, с каким-то опасением, словно шкатулка могла взорваться у меня в руках. В очередной раз убедившись, что коробка моя, нащупала панельку, спрятанную на дне под кожаной обшивкой, и потайная пружина вытолкнула из ребра узкий, но вполне вместительный ящичек. Сейчас он был девственно пуст. Когда-то я хранила в нём свои «драгоценности»: пару серег, колечко и перстень, словно играла в тайный клад, но потом переложила все в обычную шкатулку, оставив лишь вечно лежавшую там записку.
— Как они нашлись? — спросил Нейтан, с интересом изучив тайник.
«Наверняка знает как, но всё равно спрашивает», — с обидой подумала я, но ответила старательно, как на духу или допросе.
— Их принесла миссис Хоуп. Я ничего не поняла, но, наверно, она или этот Кол взяли нарды из комнаты наверху, пока я сидела взаперти в кабинете. Она требовала вещь, которая якобы лежала в тайнике, но там ведь ничего не было, кроме клочка бумаги!
Инспектор молча крутил в руках коробку, нажимал на панель, выдвигал и задвигал потайной ящичек, задумчиво хмыкал.
— Что это была за записка? — наконец спросил он.
— Старая записка, я нашла её много лет назад, когда мне подарили эти нарды…
Здесь вплеталась давняя история моей юношеской любви, которую я не могла рассказывать инспектору. У меня бы не хватило слов. Да и зачем ему знать?
— Это было в 198** году, в Ленинграде… — почти торжественно продекламировала я и на этом лаконично завершила свой рассказ. — Тайник я нашла позже, а в нём ту записку. Там было написано… хотя, это не имеет отношения к делу.
Он благосклонно кивнул.
— Но, уверяю вас, — продолжила я, — что никогда с тех пор в этом тайнике ничего особо ценного не лежало. И какое отношение имеют мои нарды, которые я привезла из Петербурга, к миссис Хоуп, Джеймсу или какой-то ценной вещи?
— Вероятно, имеют, — сказал он, кладя коробку на столик. — И мне приходится верить вам, Анастасиа, что в тайнике действительно ничего не было, кроме записки. Но Хоуп искала эти нарды.
Он вновь взял коробку, повертел в руках, открыл тайник, даже понюхал его, словно загадочная ценность, которая якобы там хранилась, могла оставить запах.
— Если вы мне не верите, вы на ложном пути, — проворчала я.
— Я верю, — сказал он, поднимая на меня глаза. Несколько мгновений смотрел в упор, и взгляд был каким-то мальчишеским, словно инспектор был… смущен. Впрочем, мгновение сменилось следующим, мальчишка скрылся, уступив место зрелому мужчине-полицейскому, подозревающему меня в сокрытии правды.
— Наверное, Джеймс Монтгомери сможет всё объяснить?
— Да, надеюсь на это, — согласился инспектор, опять уставившись на нарды. — Не в моих правилах обсуждать дело со свидетелем, но вы, Анастасиа, слишком… гм… необычный свидетель и, возможно, знаете то, о чём не подозреваете.
— Я не всегда всё понимаю по-английски, — растерянно начала я. — Повторите, пожалуйста.
— Повторить что? Вы необычный свидетель.
— Нет, вторую часть.
— Вы можете знать то, о чём не подозреваете, что знаете, — терпеливо и медленно проговорил Нейтан. — Так бывает. Просто подумайте. Кстати, о нардах. Вы знаете, где и когда они были сделаны?
— Они были сделаны ещё до революции… в смысле, до 1917 года. Там внутри есть имя мастера. Его звали Ван Майер.
Я открыла коробку и показала маленькую металлическую бляшку с именем, вдавленную в край бархатистой обшивки.
— Хорошо, — кивнул он. — Я оставлю нарды у себя, пока. Не стану вас больше беспокоить, Анастасиа. Отдыхайте.
Убрал мои нарды в свой кейс и направился к двери, там остановился.
— Вы бы могли… Хотя… хм… увидимся.
Дверь закрылась. Что он хотел сказать? Что я бы могла и что хотя?
Заключённая в четырех стенах гостиничного номера, одинокая, почти отрезанная от мира, с больной выстриженной головой, вдали от родины, наполненная горестными мыслями, я заполучила приступ депрессии, с мазохистским удовольствием смакуя свои неудачи. Мне упрямо казалось, что, когда я увижу и выслушаю Джеймса Монтгомери и смогу как-то помочь ему, станет намного легче. Мы вечно недовольны тем, что