Каковы у Вас виды на операцию Зары? Как она себя чувствует?
Будьте здоровы и бодры,
Всегда Ваша Фрина
30 апреля 1989 года
Дорогой мой друг!
Я просто вне себя от беспокойства – до сих пор не имею от тебя ни строчки. Не знаю, что и подумать. Неужели проклятая почта? Или что-нибудь, упаси Боже, случилось у вас? Об этом стараюсь не думать, но все равно все время думаю: что? с кем? с тобой? с Вилем? На почту хожу ежедневно, и все тот же милый мальчик мне с сочувствием отвечает: «Nein, shon nicht»[372].
Пишу тебе из Гамбурга, где читал лекции по Пушкину. Прочлось ничего. Смешно, но я уже потихоньку начинаю считать, сколько осталось до возвращения, – домой тянет, особенно «в минуты роковые», как сказал Тютчев. Работа не очень ладится – то той, то другой из нужных книг не хватает.
В июне Заре назначили операцию – боязно, как все пройдет. У нас холодная весна; не только дождь, но и снег порой. Зато в Гамбурге я насладился некоторым подобием белых ночей (вернее, еще не белых, а их предчувствия – того «балтийского», «ленинградского» освещения, которое я так люблю). В Мюнхене вечер сразу переходит в ночь.
Ну ладно, пишу тебе всякую ерунду, а что у тебя там – не знаю.
М<ожет> б<ыть>, тебе совсем не до белых ночей.
С беспокойством обнимаю тебя.
Твой Ю. Лотман
30. IV.89. Гамбург.
Р.S. М<ожет> б<ыть>, некоторые письма пропали, т<ак> к<ак> я писал: дом 20–24, а, кажется, надо 22–24? Можешь ли узнать на почте?
5 мая 1989 года
Мюнхен
Боже мой! Письма! Сразу два!!!
Словно солнце в душе выглянуло! Слава Богу! А то я уже чегочего не напередумал. Все-таки тяжко бросать письма в ящик, как в космическую черную дыру. Я получил письма от 11 и 15 апр<еля> (второе с пометой «№ 2»). Это первые письма, которые я получил. Пришли ли они одновременно, сказать трудно, т<ак> к<ак> до этого я ходил на почту каждый день, но 26–29.IV читал лекции в Гамбурге, там простудился (было солнечно и красиво, но ужасно холодно) и, приехав, проболел 5 дней. Только сегодня пошел опять на почту и сразу получил два. Спасибо. У тебя, бедненькой, болит голова, болят ноги. Грустно… А я с 15 мая по конец месяца снова в разъездах (Констанц, Бонн – лекции), так что снова без писем. Что я путал № дома, я и сам заметил, но ты удивляешься, что письма все равно доходят. А письма у нас умные: идут пешочком и неизвестно с кем под ручку, как говорила Анна Ахматова, но если уж решат дойти, то дойдут, хоть и совсем без адреса, подумаешь, дом спутал.
Марина тебя зовет насовсем. Не мучь себя – не решай, пусть все сделается само. А что до нас, то мы ведь всегда вместе, всегда и везде, а Бог даст, и у Марины повидаемся, как в Москве. Пускай жизнь сама решает свои задачи.
У Зары операция назначена на середину июля. Страшно.
Пиши, целую нежно.
Так из всех твоих подруг самая бодрая Леля Ч<ернявская>? Здорово и симпатично. Значит, не тому хорошо, кому хорошо, а кому Бог дал душевные силы.
Твой Ю.
5. V.89.
Пиши по Postlagernd[373], все равно я бываю в разъездах.
Домашний адрес – для телеграмм.
Все-таки как чудесно, что письма пришли. И день сегодня прекрасный. Апрель был отвратительный.
6 мая 1989 года
Дорогой Юрий Михайлович!
Неотступно думаю о Вас: что с операцией[374], как вы справляетесь? Как вообще все? И куда Вам писать (а я упорно пишу раз в неделю)? У нас бушует весна, поют соловьи. 4 дня были на даче, не разгибаясь, работали (это и мне самой смешно: зачем… Да не могу иначе.) Борюсь за квартиру Марины с завистниками и недоброхотами, вообще много нервничаю. Скорее бы за город на два месяца передохнуть (от себя-то?)…
Пожалуйста, пишите, не грустите, войдете в ритм. Лишь бы были здоровы Вы оба.
Ф.
6. V.89
9 мая 1989 года
<Мюнхен> 9.V.89.
Здравствуй, дорогой мой друг!
Сегодня получил твое третье письмо от 20/IV (на домашний адрес) с приснопамятной гостиницей «Украина»[375]. Вообще мы с тобой украинские патриоты. Сегодня 9.V, и я в Германии, и погода, как в 1945, – всю душу переворачивает. Боже, как быстро все пролетело, и как тогда казалось все ясно. А еще день, когда я вновь вошел в аудиторию филфака и все началось. (Помнишь «Жизель» и Уланову?[376]) Вот чудо – прошлое не проходит, оно все внутри вечно, как книга на полке. Стоит снять и открыть…
Завтра уезжаю читать лекции в Констанц – на самой швейцарской границе. Прости, что взбудоражил Марину, но уж очень волновался.
Ну, надо кончать. Обнимаю тебя.
Твой Юра
24 мая 1989 года
Юрочка, Юрочка, дорогой мой,
Слава Богу, что стали приходить мои письма и ты перестанешь беспокоиться. Я не виновата, правда. Как только пришло твое письмо с адресом – в тот же день написала и отправила на Кировской, что делаю всякий раз, чтоб быстрее дошло. И твои все письма дошли, несмотря на путаницу с № дома. Милый мой! Как мне важно каждое твое словечко, каждая строчка! Как глоток воздуха! Вот ведь нет тебя с середины февраля – три месяца. А кажется, что вечность прошла. <…> Здоровье мое поправилось: и голова не болит, и ноги пока «молчат». У меня «роман» (т. е. добрые отношения) с новым доктором – ортопедом, и он спасает меня уколами, правда, меня устрашающими и очень болезненными. Зато 2–3 месяца после них можно топать прежней походкой… Перед Канадой[377] пообследовалась у врачей – все в порядке, можно лететь. Марина ждет не дождется. Устала бедная девочка. Я становлюсь сентиментальной к старости и про себя думаю о ней в каких-то смешных для меня раньше категориях: «ее головка», «ее душенька» и т. д. Мне кажется, я ее недолюбила в детстве, воспитывая достаточно сурово. А сейчас только нежность заливает сердце при мысли о ней. Вот и рассуди: ни без тебя. Ни без нее. Да, да, Юрочка, мы навеки вместе, но все-таки, как я могу уехать?
Когда ты будешь здесь… Невозможно…
Боже мой! Когда письмо это дойдет, может быть, будет уже операция[378]. Так страшно за Вас обоих. Дай Бог, чтоб Зару спасли, дай Бог Вам обоим сил все вынести.
Милый мой, дорогой, любимый, будь здоров. Обнимаю тебя и нежно целую.
Твоя Фрина.
P.S. Почему в белые ночи в Гамбурге я не была с тобой? – я тоже так люблю этот свет – предчувствие белых ночей!
Я получила от тебя 8 писем – какой ты молодец.
6 июня 1989 года
Друг мой, здравствуй!
Каково живется тебе, мой милый, на чужбине? Мы вот в 70 км от Москвы[379], а писем – нет, и тошнехонько… Но нечего плакаться, ибо в общем все не так плохо. Цветут мои цветы – в очередь, поют птицы. Чего же еще?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});