Легче всего ходить было, понятно, с автоматом: ППШ висит на груди, обе руки придерживают его, локтем чувствуешь неподвижный локоть соседа. Свое неудобство заключалось в том, что с автоматом невозможны были никакие эффекты и никакие хитрости. Ручной «Дегтярев» основательно оттягивал руки, и с ним было тяжело идти в первой шеренге, так что в нее подбирали молодцов поплечистее. Зато в остальных шеренгах пламегаситель клали на плечо впереди идущего; это помогало сохранять дистанцию, а с нею и равнение. Но самый большой эффект был, когда проходили с трехлинейкой образца восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года. Мы слегка вывинчивали шомпол, который у этого бессмертного оружия крепился в цевье ложи; из положения «на плечо» коробка разом бросала винтовки «на руку», шомполы издавали металлический звук, и когда эти маленькие звуки сливались в один большой, свидетельствуя о том, что вся коробка выполнила команду в одну и ту же долю секунды, эффект получался внушительным. Иногда ослабляли и винты, которыми крепились металлические затыльники прикладов; в этом случае такой же звук получался, когда, держа винтовки «к ноге» и делая поворот направо перед началом марша, мы, как полагается, чуть приподняв винтовки, потом столь же одновременно опускали приклады на асфальт. Кроме того, винтовки тоже помогали сохранить заданный интервал между шеренгами.
В параде есть, конечно, многое от театра, от зрелища. Но есть и многое сверх того.
…Машины выгружают нас в назначенном месте на окраине. Дальше, до центра, мы добираемся самым естественным для пехоты способом. Припекает, и разрешено расстегнуть крючки жестких стоячих воротничков парадного мундира. Фуражки полагается носить прямо, но какой солдат удержится, не сдвинет ее чуть набекрень? Из окон женских общежитии, неизбежных там, где есть текстильная промышленность, смотрят на нас молодые, пригожие, улыбающиеся лица, заставляя кровь бежать быстрее, чем требует того темп движения. Под ногами булыжник, команды на строевой шаг, понятно, не подавалось, но мы все же стараемся поднимать ногу повыше и ставить четче.
Близ центра мы проходим мимо сосредоточившейся для парада техники. «Пехота, не пыли!» — окликают нас пахнущие горячим железом танкисты, мы беззлобно огрызаемся. Расступилось, пропуская нас, оцепление. И наконец мы занимаем свои места на площади — отсюда, когда прозвучит команда, мы двинемся, открывая парад: стрелки, чернорабочие войны и ее решающая сила.
Но пока есть время, мы обмахиваем сапоги, оглядываем друг друга, протираем оружие от пыли — не покидая строя, конечно, но стоя вольно. Перед коробками переговариваются офицеры, более опытные задают коллегам помоложе, недавним выпускникам нормальных училищ, каверзные вопросы, таящие мудрость строевой науки, вроде такого: кто и когда в армии начинает движение с правой ноги? Лейтенанты задумываются, ибо в Строевом уставе сказано ясно, что движение всегда и везде начинается с левой. Им демонстрируют: командир стоит перед колонной, лицом к ней, и подает команду «Шагом марш!». Колонна делает первый шаг — левой, естественно, а командир в это время выполняет первую часть поворота «кругом»; колонна делает свой второй шаг — правой ногой, и одновременно делает свой первый шаг командир — тоже правой, конечно, чтобы попасть в ногу. Вот так-то, товарищи лейтенанты!
Время бежит, как на стометровке. Заполняются трибуны, с них доносится легкий многоголосый гул. Сердце понемногу начинает частить. Все меньше минут. Еще не было команды, но мы уже и сами бессознательно подравнялись в шеренгах. Все на месте, оружие «к ноге» (кроме автоматчиков, само собой), рука в последний раз скользит, проверяя заправку, по ремню, пуговицам, поднимается к воротничку: не остались ли расстегнутыми крючки, потом к козырьку: теперь-то фуражка должна сидеть на голове строго по уставу. Все в порядке, и еще не начавшийся парад уже навис над нами, неотвратимый, как судьба, главный и единственный в мире и в жизни. Наверное (мелькает в голове), жизнь не завершится этим прохождением, что-то будет и после него, ко сейчас мы не можем поверить в это. Да если что-нибудь еще и будет — это неважно, во Вселенной есть в эти мгновения только одно серьезное дело — то, что начнется сейчас, через три минуты (правительство, все руководители республики уже на трибуне и тоже ждут), — через две — одну — ноль. — Парад, смиррнаа!.
Все. Жребий брошен. Мир окончательно съежился до размеров одной лишь этой площади, где генерал, командующий парадом, и принимающий его командующий войсками объезжают наши коробки.
— Здравствуйте, товарищи!
Точно отмеренные, на тренировках отработанные до сотой доли секунды; они нужны, чтобы набрать в легкие побольше воздуха.
— Здра — жла — това — мар — совете — союу-у-за!
— Поздравляю вас…
— Урра — рраа — рраа — аааа!
Объезд продолжается. Можно перевести дыхание. Перекаты «ура» уходят все дальше, влево.
Потом командующий произносит речь. Динамики разносят гулкие слова по площади. Мы не очень вслушиваемся. Для нас сейчас главное не слова — их мы потом прочтем в газетах. Главное сейчас — заранее пережить, проиграть в сознании все команды, которые вот-вот последуют.
Речи на парадах не бывают длинными. Вот мы уже снова кричим «ура». Умолкаем. Наступает тишина. Безмолвие перед ураганом. Так тихо бывает, наверное, в центре тайфуна. И вот снова оживают динамики и звучат голоса командиров, дублирующих команды — каждый для своей коробки:
— К торжественному маршу!..
(И дублирующие, словно эхо по всей площади: «К торжественному маршу!..»)
— Поротно!..
(Коробка считается ротой: в ней сто человек. В Москве скомандовали бы: «Побатальонно!» — там в коробке четыреста.)
— На одного линейного дистанции!..
Линейные — солдаты с флажками на штыках — до сих пор стояли отдельно, сосредоточенные в одном месте; сейчас они быстро, почти бегом, маршируют, рассредоточиваясь вдоль всей площади, и останавливаются на строго отмеренном расстоянии друг от — друга. Такое расстояние и должны будут выдерживать между собою наши коробки во время прохождения. Линейных мы сейчас видим хорошо, потому что они вышагивают по противоположной стороне площади, напротив нас. Достигнув своей точки, заранее отмеченной, каждый из них самостоятельно останавливается, поворачивается лицом к нам, выполняет тщательно отрепетированный артикул винтовкой и замирает, взяв ее «к ноге». А команды тем временем не умолкают, и во Вселенной не существует более никаких звуков, кроме этих команд. Загреми сейчас громы небесные — мы их не услышим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});