И, черт побери, у столичного черта есть фактические основания это предполагать.
— Он уймется. Он уже отстрелялся. Мать вашу, хрень же. Он отстрелялся и все. Ты жив. За его головой не гонишься.
— А тебе не кажется, Сергеевич, что подозрительно еще мы его башку целой оставили, а? Не наводит на мысли? — вскипает Лешей. — Нет, я ниче не предлагаю. Я же все понял. Слушай, давай думать, как мы дислокацию спланируем и всех на уши поставим вот сегодня. Сейчас почти два часа утра.
Зам, как всегда, утрирует — потому что фиксацию дислокаций они за десять минут решают. У самого же Лешея есть проработанный план на такой случай. Он навсегда остался в последнем десятилетии тысячелетия. Когда без царя в голове у всех, и житуха грош может стоить.
— Кирилла железно за ней закрепляем, да? — уточняет Лешей, когда обсуждение до личной охраны Бруса доходит. — Посадим ее в этом, как его, Зельнегорске, и нормально там сидется будет.
Карелин смотрит куда-то, но не видит ни черта. Иногда щелкает зажигалкой, что рука сама по себе крутит.
— Никуда никто ее не посадит, — говорит он медленно. — Никуда и никто.
Вот это хорошо у него получается шевелить мордой, чтобы там слова какие-то проговаривались. Прям слышит себя со стороны, и вроде все внятно пробивается сквозь артериальный гул в ушах.
— Лады, что за план еще? — чешет нос Лешей и с важным видом втыкает в свой листок с каракулями. — Но с Кириллом ведь?
Нет никакого плана.
Она сказала, что не высидит в заточении, а он сказал, что скорее руки себе отстрелит, чем…
Было это двенадцать тысяч метров над землей. Ну, вот прямо как сейчас. Только с герметизацией воздуха тут внизу побольше осечек.
Словно во сне, Карелин расстегивает еще одну пуговицу рубашки.
— Уберем ее вообще с горизонта. Вообще. Никаких встреч со мной. Уменьшит риск попадания под раздачу. И дезориентирует Кулакова. Пусть думает, что с ней делать и зачем вообще в это лезть, а мы ускоримся, если надо. Пусть видит, что я ее убираю.
— … че? — кривится Лешей через полминуты. — Я что-то не врубаюсь. Пусть с охраной сидит в коттеджном поселке этом. Нахуя выдумывать вообще.
— Я сказал, убираем ее с горизонта. Не делаем лишних движений. Кирилл, конечно, остается с ней. В худшем случае, пусть Кулак думает, что это будет его запасным вариантом.
— Какой запасной вариант, молодежь, какой запасной вариант, — переводит взгляд с одного на другого Сан Сергеевич. — Вы с дуба упали и кина пересмотрели. Кто будет бабу в это вмешивать. Ну пусть посидит в подвале, для проформы. Но не будет Вася за женщиной твоей гоняться.
— А кто в тачке обстрелянной сидел? Может ты, Саша? — произносит Брус так тихо, что согласный кивок Лешея слышится даже громче.
— Романыч, ну дури, ой не дури, — качает головой старший мужчина. — Не полезет он к бабе никогда.
— У него и женщины никогда не было.
— И что, — прищуривается Сан Сергеевич и промахивается пеплом мимо стакана, — если у него телка не водится, так значит, он не знает, как все работает? Еще вчера считай у тебя вон тоже никогд…
Он осекается, махнув рукой. Роман опережает зама с ответом.
— Еще раз. Я не буду с ней маячить вообще. Подчеркнуто. Он ведь пасет хату. Будет ему знак — не трогать ее.
— Если Кирилл там будет фестивалить, то как бы смысл? Маячишь, не маячишь, это ведь твоя женщина, послушай, а…
— Я НЕ МОГУ ОСТАВИТЬ ЕЕ СОВСЕМ БЕЗ ПРИКРЫТИЯ, — орет он так, что самому приходится удерживать ладонью поверхность стола. — ПОНЯТНО, БЛЯДЬ?
Он знает все минусы этой тактики. Тактики, мля.
План как Франкештейн, весь из кусков и обрубков, авангард, сука.
Знает все минусы до мельчайшей подробности. Остается делать то, что делать. Если войну Карелин будет проигрывать, он знает, как вывести Кулака из игры за минуту, и Кира не пострадает. Ему голова Васи не нужна, хоть и его пули тогда летели. Ему нужна голова того, кто столичного короля на него натравил.
А пока… учитывая все, ее лучше любым способом держать подальше от эпицентра. А эпицентр — это он.
И как жаль, что «любые способы» ограничены.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Его трясет всего лишь несколько мгновений, потому что надо успокоится. Это еще не все. Это далеко еще не все.
Он никогда не сможет пойти и — стоять и сказать ей это и смотреть и услышать и потом развернуться и уйти и следовать своим же приказам — и нужно, нужно время, чтобы оклематься от дрянной, тухлой мысли.
Но времени нет, а есть задача.
Он понимает, что только что потерял ее. Уничтожил четыре последних месяца. То есть, целую жизнь. Свою. А он-то думал, что она давно уничтожена. Да нет же, вот эти четыре месяца как раз слышал, как пульс наконец-то прощупывается.
Потому что решение он уже принял. И Кира никогда не простит ему. Не простила бы и отправку с охраной в Зельнегорск, и не поймет исчезновения без объяснений.
Он давится и давится от чего-то… потому что каких объяснений? Какие могут быть объяснения. Она даже сегодня телефон ему протянуть не решилась. Как он посмотрит на нее и прикажет переждать и запретит контакт следующие… сколько? Неделю, наверно.
Неделя как перестраховка за жизнь.
Это долго.
Как, проклятье, долго.
Он уже в невменяемом состоянии. Он посмотрит на нее и все…
— …хорош, хорош, — бормочет Лешей.
— Я тебя не понимаю, вот убей, не понимаю, — трясет головой старший.
— В этом и проблема, — бесцветно говорит Брус, и атмосфера в комнате леденеет. — Ты не понимаешь меня и ты не понимаешь Кулака. Это большая проблема и она — твоя.
Сан Сергеевич хмыкает и продолжает трясти головой, словно неверующе.
Карелин набирает кого-то одним касанием экрана.
— Позови ее сюда, — приказывает он. Переспрашивает у Сан Сергеевича: — Мариной ведь зовут твою старшую?
Тот ничего не отвечает, застыв в напряженной позе. Лешей отбивает карандашом по бумаге подобие марша. И смотрит на шокированного мужчину краем глаза, с таким выражением, словно сейчас улыбнется.
— Здравствуй, Марина, — говорит Роман, и не сводит острого взгляда со старшего мужчины напротив. — Как дела твои? Никто не обижает там, надеюсь?
Он внимательно слушает ответ дочери Сан Сергеевича.
— Как и положено. Не волнуйся. Домой сейчас отвезут, хотя путь не быстрый. Расскажешь папе потом.
Ее звонкий голос доносится из динамиков, хотя громкая связь отключена. Но истерика или злость в тоне не проскальзывают.
Старший глядит в Карешина во все глаза. Часть его мясистого лица багровеет. Но молчит.
— Конечно, — заключает Брус. — Это всего лишь… накладка. Дай трубку Мише. Вези ее обратно.
Роман не опускает телефон на стол. А держит в руке.
— Что за представление, Романыч? — взбешенный Сан Сергеевич вытаскивает свой смартфон и быстро что-то пишет. — Улет вообще. Где она находится, не гони.
— Она по дороге домой находится. Это та же дорога, в принципе, по которой ты к Кулакову в столицу ездил. Помнишь? Как это все началось?
Старший отшвыривает телефон на стол и мнет пачку сигарет. Он глядит на Бруса недоверчиво, но теперь кажется более вовлеченным в разговор.
— Я с Васей триста лет знаком, — ощетинивается тот на глазах. — И чего я не понимаю? Чего?
— Кулаков, в отличие от меня, свое место выгрызал десятилетиями и лишился всех зубов. Новые у него зубы, хорошие, не замечал? У него нет ни семьи, ни детей, ни даже женщины никогда не было. Сечешь? У Василия только его столичная корона есть и он, сука, пещерный. Он же мамонт еще. Единственный, кто не легализовался нормально. У него ничего, кроме власти нет. Он за нее на все пойдет. Ему есть что терять, и если думать, что мы рвемся к власти… Но даже если мы по факту не рвемся к власти… Ему позиции надо удержать перед всеми. Публично. На виду. Он уже пойдет на любую войну, чтобы чувствовать себя комфортно. А вернуть как было раньше — это уже недостаточно комфортно.
— … ну, пускай так, — вздыхает Сан Сергеевич и прикуривает сигарету снова. — Послушай, ты делай, как делаешь, но не наломай дров и не перегни. Вот как сейчас, с Маринкой. Потому что один раз я еще к нему схожу. Приберечь нужно этот момент. Выждать.