– Поедем в Николаев, – сурово, как положено мужу, сказал Зурка. – А если и там наших не сыщем, гляди у меня!..
– Поедем, золотой, поедем! – поспешно согласилась Юлька.
Новоиспечённая супруга не без оснований опасалась, что через день-другой Зурка сорвётся с привязи и устроит самую что ни на есть «нахальную» свадьбу – без свидетелей, в придорожных кустах, – а ей потом доказывай всю жизнь цыганам, что выходила замуж нетронутой…
Ранним утром они выехали из Одессы, несколько вёрст ползли по бездорожью, минуя карантины, потом выкатились наконец на твёрдую дорогу… и только тут Юлька обратила внимание на бледное, покрытое крупным потом лицо мужа.
– Что с тобой?
– Ничего… Не знаю… Юлька, живот крутит, сил нет, я полежу чуть-чуть…
– Что сожрал вчера на базаре, дурак несчастный?! – завопила Юлька, но Зурка ей не ответил. Шатаясь, он залез в кибитку – и больше уже не вставал. Это оказалась холера. На другой день, к полудню, он умер, и Юлька осталась одна с чужой кибиткой, непокорными лошадьми и покойником, которого нужно было как-то хоронить.
– Вон оно, значит, как… – ошалело протянул Митька, когда Юлька, закончив свой невесёлый рассказ, вытерла нос кулаком и отвернулась. – И замужем толком не побывала, а уж вдова… И как же теперь?
Юлька криво усмехнулась, пожала плечами.
– Що я – знаю? Не знаю… Може, тронусь в Кишинёв, пошукаю кэлдэраря наших… – Никакой уверенности в её голосе не слышалось, и Митька отлично понимал, что ни к каким своим котлярам девчонка не пойдёт.
– Эй, а чего ревёшь-то? Дура, ты ж замужем всего неделю побыла! И то не до конца! Ты ж его и не любила, Зурку своего…
– Так ото ж и жа-а-алко… – Юлька протяжно хлюпнула носом. – Чем Зурка-то виноват? Я ж ему пальчиком сделала, ось так – он и побежав… как в реку башкой… а зачем?! Ему-то зачем?! У него така невеста осталась, така гарная… У, ты не видав! Я около ней – кочерыжка жареная! И що теперь?! Мёртвый! А, не дай бог, я мамку его где повстречу?! Що я ей кажу? Що поманила мальчика – и уморила?!
– Ну-у, прямо уморила своими руками! Скажешь тоже! Кто ж знал, что так выйдет, то ж холера, могла бы ты, а не он, спаси бог… – неумело попытался утешить её Митька.
Юлька резко отмахнулась от него обеими руками, с сердцем высморкалась и затихла.
– Хочешь – поедешь со мной? – вдруг предложил Мардо.
Наступила тишина, прерываемая лишь тихим стрёкотом кузнечиков. Затем Юлька недоверчиво обернулась.
– Тю… брешешь? Куда мне ихать с тобой? К твоим конокрадам? Это ты так… замуж меня берёшь?
– Ну, хоть так, – пожал плечами Митька.
Недоверие в сощурившихся глазах Юльки нарастало.
– А… твои що тебе кажут?
– Ничего. Я человек свободный. Кстати, и свекровка у тебя будет – чистое золото. Вот за это голову положу.
Юлька криво усмехнулась. Подумав, спросила:
– Сколько тебе лет, бре?
– Двадцать пять.
– И не было ещё жены?
– Нет.
– Сейчас на що берёшь?! – Она чуть не с ненавистью впилась взглядом в его лицо. – Да ещё не свою цыганку, чужую? А ну как я сбрехала тебе всё, а?! Може, я кака гулящая? А-а-а, всё, знаю!!! Ты мою морду чёрную увидав – и пропав насмерть на месте! Що – так?!
Митька ухмыльнулся, поняв, что девчонка вовсе не глупа. Подумал немного. И сказал правду.
– Я вор, девочка. И жизнь моя воровская. У своих цыган я редко бываю, больше по городам мотаюсь. Сейчас вот в табор из тюрьмы иду. Когда вдругорядь сяду – один бог ведает. И жена, твоя правда, мне без надобности. Просто помогу тебе, потому что ты девочка честная. Не повезло тебе – ну, не твоя же вина. А проверить просто. На рубашку твою завтра утром взгляну – и всё разом видно будет.
Юлька вспыхнула. Митька, словно не заметив этого, продолжал:
– Поживёшь немного замужней, чтоб цыгане лишнего не болтали… а потом, коли хочешь, иди на четыре стороны с кем понравится. Годится тебе так? А не захочешь уходить – живи у нас в таборе. Люди там хорошие, обижать тебя никто не станет. Тем более что я за тебя золотом не платил. – Он сказал это без всякой издёвки, но Юлька, усмотрев в его словах насмешку над обычаем котляров, тут же надула губы.
Митька молча смотрел на неё, жевал сухую былинку, ждал. И не очень удивился, когда цыганка, протяжно вздохнув, кивнула и, не глядя на него, пошла складывать шатёр. Через месяц они приехали в табор Смоляко.
Об этой своей скоропалительной женитьбе Митька никогда не жалел. Юлька, мгновенно ставшая в таборе Копчёнкой, пришлась в семье Смоляко ко двору. Цыганки некоторое время посмеивались над тем, как она забавно говорит по-русски и произносит на котлярский манер привычные цыганские слова, но все насмешки сошли на нет, когда выяснилось, что одна Копчёнка способна добыть и нагадать за день больше, чем все цыганки табора, вместе взятые. Видимо, она не лгала Митьке, когда утверждала, что женихи выстраивались к ней в очередь: такую жену не стыдно было бы иметь даже царю. Митька прожил с ней при таборе месяца два, и за это время Юлька умудрилась купить семьдесят аршин материала на новый шатёр, достала цветного ситца для полога, расшила его лентами и тряпичными цветами, и у Мардо неожиданно оказалась самая роскошная палатка в таборе. Да и разговаривать, как русские цыгане, Копчёнка научилась в считаные недели – вскоре никто даже не улыбался, слушая её. Митьке это было, впрочем, безразлично, потому что осенью он ушёл в Москву. Юльку, казалось, его уход ничуть не расстроил, и Митька думал, что дожидаться его возвращения жена не станет.
Когда несколько месяцев спустя Мардо нашёл табор уже в Смоленске, на зимнем постое, то был очень удивлён, обнаружив Копчёнку на месте. Более того, она ему даже обрадовалась, тут же кинулась кормить, показала две новые рубашки, сшитые для него, взахлёб делилась таборными новостями, да и ночью была податливой и горячей. Слегка ошалевший от всего этого, Митька поинтересовался у жены наутро, отчего она не подыскала себе потихоньку какого-нибудь котляра.
– Полно же их здесь. Давно бы пристроилась к своим.
– А мне у вас хорошо, – Юлька перестала улыбаться, посмотрела тревожно. – Хочешь, чтоб я ушла? Другую жену себе берёшь?
Митька, у которого и в мыслях ничего подобного не было, только усмехнулся.
– Вот ещё… Не хочешь уходить – живи. Только я ведь сам скоро уйду.
– Ну, вернёшься же когда-нибудь.
На это он уже не знал что ответить.
Жизнь пошла дальше. По-прежнему Мардо исчезал надолго из табора. По-прежнему Копчёнка ждала его, ничуть не тоскуя и не задумываясь, кажется, о том, чтобы устроить свою судьбу получше. Когда Митька снова сел в тюрьму, на этот раз в Тамбове, Юлька, узнав о случившемся от цыган, тут же примчалась туда и почти год носила ему еду, попутно гадая всему тюремному начальству и устраивая концерты с песнями и плясками под окнами казённого заведения – к безудержной радости арестантов и охраны. Мардо вышел, уехал, вернулся, снова уехал… Копчёнка ждала, не грустила. В конце концов Митька рассудил, что Юлька – не дура, сама разберётся, где ей лучше, что не кнутом же её гнать замуж за кого поприличнее… и перестал об этом думать.