платьицах и модных прическах? Их называют "корольками". Видели, как горят у них глаза, когда, прохаживаясь по аллеям и поднимая пыль, они перебрасываются бойкими словечками с мальчишками? Николаевский бульвар, Александровский парк, 10-ая и 16-ая станция на Фонтанах, Золотой берег, Дерибасовская, Пассаж — это все школы, где подготовляются будущие одесские жены. Нечего сказать, хорошие школы. В 15–16 лет девицы наши уже развращены до корней мозгов, они знают десятки нецензурных анекдотов и посвящены во все тайны. Сколько поцелуев они рассыпают каждый вечер на разных аллеях парка, на Золотом берегу, в гротах и трещинах на берегу Фонтанов! Сколько раз они в душе прелюбодействуют! Немудрено поэтому, что получаются такие уроды, как моя жена. Какая наглость, какое лицемерие! Она исчезает на целые сутки, иногда я ей делаю выговор в самой легкой форме, она отвечает с апломбом: "Женщине, как и мужчине, нужна свобода". — Не спорю. Трудись и работай наравне с мужчинами. — Не то! Ей нужна совсем другая свобода. Под флагом мужа заниматься всякой гадостью… Невмоготу стало мне все это. Как посмотрю на свой очаг, то так и подмывает схватить топор и все — вдребезги: буфет, стол, фарфоровые чашки, а платья все — на кусочки. И для того, чтобы не поддаться соблазну, я стал исчезать из дому на двое, трое суток… Опустился, запил… И вот, как видите… Шляюсь без пристанища… Сюда зашел…
Он замолчал и опять уставился на Надю.
Надя теперь сидела, закрывшись руками, и плакала. Рассказ его сильно тронул ее. Ей было жаль этого славного, доброго человека, обманутого в своих лучших ожиданиях, выгнанного из родного дома и бесцельно слоняющегося по улицам и вертепам.
— Вы плачете? — спросил он усталым и охриплым голосом. — Вам жаль меня?
— Да, — ответила сквозь слезы Надя.
— Спасибо.
Проговорив это слово, он, как прежде, покачнулся на стуле, свесил голову набок, поклевал-поклевал носом и захрапел.
Надя оттерла рукавом слезы и подошла к нему.
— Господин… милый… хороший, — сказала она ему тихо на ухо.
Он с трудом поднял голову.
— Здесь спать неудобно… На кровати лучше.
— В самом деле, — и он медленно поднялся. Надя обхватила его рукой за талию и повела к кровати.
Когда он опустился на кровать, она нагнулась, сняла с него ботинки и чулки, затем пальто и пиджак и уложила его.
Он посмотрел на нее с благодарностью.
— Спите, — сказала она потом и накрыла его одеялом.
И он заснул.
XXII
В СТОЛОВОЙ
1. Заготовщица Елена
— Прощайте, Наденька.
— Прощайте, Иван Никифорович.
— Спасибо за ласку… До слез тронут…
— Что вы…
— Как сестра родная вы мне… Честное слово… Никогда не забуду…
— Когда-нибудь еще раз заглянете?
— Сегодня же вечером. Куда же мне больше идти, как не к вам? Кто, кроме вас, пожалеет меня и посочувствует? Жена, сами знаете, какая у меня.
Такой разговор произошел на следующий день в 2 часа после описанной ночи в комнате Нади между нею и ее новым знакомым.
Иван Никифорович крепко и растроганно пожал ее руку и оставил комнату.
На пороге он столкнулся с Бетей, которая направлялась к Наде. Он извинился перед нею и пропустил ее.
— Что? Интересный пассажир? — спросила Бетя, закурив папиросу.
— Несчастный, — ответила Надя.
— Почему?
— Погибшая семейная жизнь у него. Женился и думал, что жена на радость ему будет. А она оказалась такой, что упаси Господи. Шлендра. Дома минуточки не посидит. Все по танцклассам, да на велосипедах.
— Не он один такой. Много их. Редко-редко у кого семейная жизнь хорошая.
— А ты чего расплакалась вчера, когда Вун-Чхи запел "Подожди немного, отдохнешь и ты"?
— Печальная она очень песня, — Бетя протяжно вздохнула. — А хочется уже отдохнуть. Ей-Богу. Я так устала.
— А ты слышала, что с Вун-Чхи приключилось потом?
— Слышала. Черная болезнь.
— Я так испугалась.
— Это с ним не в первый раз. Эх! Будет время, — все отдохнем. И я, и ты, и Вун-Чхи. Все, все…
— А что мы сейчас будем делать, Бетя?
— Обедать. Идем.
— Постой, я оденусь.
Надя была в нижней белой юбке.
— Зачем? — удивилась Бетя. — У нас к обеду никто не убирается. Я сама, видишь, в нижней юбке, — и она потащила ее в столовую.
Столовая помещалась в нижнем этаже, в большой комнате с низким потолком… Вся обстановка ее состояла из черного буфета и длинного стола.
За столом сидели 15–16 девушек.
Всех девушек в доме было 40, но они никогда не собирались вместе в столовой, так как некоторые любили поспать подольше.
В столовой находились почти все знакомые Нади — Тоска, Раиса, Надежда Николаевна, Матросский Свисток, Саша-Шансонетка, Сима Огонь, Елена, Антонина Ивановна, а также талантливый "топор" — Макс и очаровательный Симон. Оба мужа из страны Ханаанской, один в круглой шапочке, другой — в яркокрасной феске, сидели у окна за маленьким столиком и играли в шахматы.
Бетя не соврала. Действительно, отправляясь в столовую, девушки не убирались и сидели за столом немытые, нечесаные, в нижних юбках.
Они молча ели горячий борщ и только изредка перебрасывались короткими фразами. Они как будто были чем-то недовольны и не в духе.
Надя была поражена их видом. Она не узнавала их.
Вчера ночью, разряженные, как куклы, в шелка и батисты, напудренные и накрашенные, они были похожи на цветник. А сейчас, — на бурьян, растущий на задворках.
Куда девалась красота их, блеск и шик?!
В какую сторону ни кидала Надя взоры, она встречала глубоко ввалившиеся, тусклые глаза, ямы на щеках, багровые пятна, плоские, сухие груди, острые плечи, морщины и даже один совершенно беззубый рот.
— Сядем сюда, — сказала Бетя и указала на край стола.
У края сидела Елена, та самая, которая так нравилась Наде. Она ела борщ и до того была занята процессом еды, что никого вокруг себя не замечала. Она, казалось, вся с головой ушла в миску.
— Будьте любезны, милочка, подвиньтесь, — сказала ей Надя. Но Елена не слышала. Надя повторила свою просьбу.
Елена, наконец, услышала, подняла на Надю тревожные глаза и отодвинулась вместе с миской.
— Спасибо. — Надя села.
Села и Бетя.
— Ты что раньше есть будешь? Борщ или бифштекс? — спросила Бетя.
— Борщ.
— И я буду — борщ. Сейчас