ноги. Марко посмотрел вокруг затравленным взглядом исподлобья.
— С дуэлью получилась ерунда. Дуботолк подпаивал тебя, но ты не пьянел. Да еще оказался таким ловким, что уложил Ворону, и он действительно вынужден был пять дней пролежать в постели.
— А как вы могли одновременно быть и в доме и гнаться за мною?
— За насаждениями дома Дуботолка ждали другие, новички. Мы думали их сначала пустить по следам Светиловича, если тебя убьют, но Светилович сидел с нами до следующего дня, а Ворона был ранен. Их пустили за тобою. Дуботолк до сих пор не может простить себе, что по твоим следам пустили этих сопляков. Если бы не это — ты бы от нас не убежал ни за что. И, к тому же, мы думали, что ты шел по дороге, а ты двинулся пустошью, да еще заставил потерять время перед болотной лощиной. Пока собаки напали на след — было уже слишком поздно. И до сих пор мы не знаем, как ты ускользнул от нас, ловкач! Но знай, поймали бы — не посчастливилось бы тебе.
— А почему рог пел в стороне? И еще, где эти новички сейчас?
Стахевич замешкался.
— На охотничьем роге играл один из нас, ехавший неподалеку. А новички — вот они, тут, лежат на земле. Нас было прежде поменьше, и мы вели за собою коней с чучелами в седле. А часть молодых пошла к Холодной лощине. Мы думали, что ты там один, вместе со своим Рыгором, караулишь. Но мы не предполагали, что вас тут — армия. И вот дорого поплатились за это. Вот они лежат: Пацук, Ян Стырович, Павлюк Бабаед. И даже Ворона. Ты ногтя его не стоишь. Умный был Ворона, а тоже не избежал Божьего суда.
— Зачем вы подбросили мне записку о том, что «охота короля Стаха приходит в полночь»?
— Что ты, что ты,— закачал Стахевич головою,— призраки не подбрасывают записок. Мы на такую глупость не пошли бы.
«Это, наверное, Берман сделал»,— подумал я, а вслух сказал:
— А меня эта записка убедила в том, что вы не призраки, именно в тот миг, когда я начинал этому верить. Поблагодарите за это неизвестного благодетеля, потому что с призраками я вряд ли дерзнул бы сражаться.
Стахевич побледнел и, чуть шевеля челюстями, бросил:
— Этого человека мы бы разорвали на куски. А вас я ненавижу, несмотря на то, что не моя сила. И я буду молчать.
Рука Михала схватила пленного сзади за шею и надавила за ушами.
— Говори. Иначе мы тебя тут...
— Ладно. Ваша сила... Радуйтесь, хлопы... А мы вас тоже проучили. Пусть кто узнает, куда главные крикуны подевались из деревни Ярки, которую пан Антось Духвица с земли согнал? Спросите у кого, может, и узнаете. Жаль, что Дуботолк не приказал вас днем подстеречь и застрелить. А это ведь легко было сделать, особенно когда вы к Кульшам шли, Белорецкий. И я вас даже видел тогда. Мы еще тогда поняли, что вы сворку на нашу шею подготовили. Кульша старая, хотя и умалишенная, но могла о нас что-то брякнуть. Она начала догадываться, что была нашим оружием в день убийства Романа. Довелось ее тогда лишь однажды появлением дикой охоты настращать. Голова была слаба, сразу безумной стала.
Я аж кипел от всех этих отвратительных поступков, от всех мерзостей, о которых рассказывал мне этот человек. Лишь тут бездна шляхетского падения открылась мне. И я согласился с Рыгором, что эту породу следует уничтожить, что она начала вонять на весь мир.
— Дальше, негодяй!..
— Когда мы узнали, что Рыгор согласился искать вместе с вами, мы поняли, что нам придется очень туго. Здесь я впервые увидел, как Дуботолк испугался. Он аж желтым стал. Надо, говорит, кончать, и не ради богатства, а ради собственной шкуры. И мы явились тогда к дворцу.
— Кто это кричал тогда? — сурово спросил я.
— Кто кричал, того больше нет. Вот он лежит... Пацук...
Стахевич явно потешался, рассказывал обо всем с достоинством, лихо и ухарски, с такой залихватской молодцеватостью, будто вот-вот «Балладу» Рубинштейна запоет, но я отчетливо видел, что он побаивается, хотя и хорошо владеет собою.
— Да и я могу почти так же кричать.
И он запрокинул голову — вены вздулись на его шее — и начал завывать то выше, то ниже. Последний раз я услышал крик дикой охоты: нечеловеческий, ужасающий, демонский,
— Роман! — рыдал и вопил голос.— Роман! Роман! А-ой! Месть! Мы отдохнем! Роман в двенадцатом колене, выходи!
Голос его покатился над Волотовой Прорвой куда-то далеко, начал перекликаться с эхом, заполнил собою все пространство. У меня мороз пошел по спине.
И Стахевич захохотал.
— Ты не вышел тогда, Белорецкий. Ничего, на твоем месте другой издох бы от ужаса. Мы сначала подумали, что ты испугался, но на второй день произошло почти непоправимое. Светилович нарвался на Ворону, который ездил для вербовки новых охотников и опоздал. И это было именно возле тропы, ведущей в пущу, к нашему укрытию. А потом мы проследили, что он встретился с тобою, Белорецкий, в лесу. И хотя он пока не рассказал тебе этого, мы поняли: ему нельзя дать и часа жизни. Половину людей направили к трем соснам. Дуботолк прислал Светиловичу письмо и выманил из хаты. А потом с половиною людей, с тремя старыми хлопцами и новичками, поехали к Болотным Ялинам. Сам Дуботолк спешился тогда и под крался к тебе сзади. Но ты успел уже дать несколько выстрелов, и наши необстрелянные компаньоны бросились наутек. И еще одно чудо: ты надавал тумаков Дуботолку и так врезал ему, что он до сих пор не садится на коня, сидит дома. Дома он и сегодня, так что ты остерегайся, хлоп. А тебя, Белорецкий, он как следует тогда провел. Ты и очухаться не успел, а уже его подсаживал на коня. Зато со Светиловичем нам повезло. Ворона дождался его, спросил коротко: «Раскрыл диких охотников?» Тот лишь плюнул в сторону Вороны. Тогда Ворона выстрелил. И тут появился ты, стрелял в нас, одному прострелил руку. А потом ты поколотил станового, а потом тебя вызывали в уезд не без нашей помощи. Ты, наверное, не знаешь, что тебя должны были арестовать, а потом убить по пути «при попытке бегства». Но ты был слишком ловок, дьявол, тебе повезло, и письмо губернатора заставило судью отказаться помогать нам. Он на коленях