было, пока из полиции не сообщили…
— Все понятно.
Перебив говорившего, Хелле задумался. В ситуации с Максом было что-то неправильное, не вписывавшееся в его представление о Соловьеве. Сотрудник разведки в чужой стране даже под угрозой ликвидации практически никогда не станет носить при себе оружия. Уехать, затаиться — да. Сменить квартиру и документы, вызвать замену — тоже возможно. Но вооружиться, чтобы при случае отстреливаться от противников? Нет, это ерунда.
Хелле поднял голову и обвел подчиненных взглядом:
— Из чего стреляли?
Один из сотрудников пожал плечами.
— В полиции сказали, французский «МАС-35». Я даже не знаю, пистолет это или револьвер.
Хелле терпеливо вздохнул. Ну вот, час от часу не легче. Старый, снятый с вооружения пистолет. И это оружие профессионала? Черт знает что!
Он решительно хлопнул ладонью по подлокотнику кресла:
— Ну; хорошо. Сейчас вы поезжайте по местам его наиболее вероятного появления. Как только обнаружится — вызывайте остальных и сообщайте мне. Без команды…
Звонок мобильного телефона прервал Хелле. Поморщившись, он включил телефон и тут же подобрался в кресле. Голос Ковальски звучал скорее иронично, нежели озабоченно.
— Это вашего человека подобрали ночью? В утренних газетах было сообщение.
— Одну минуту.
Хелле кивком отпустил своих людей, и только после этого, кашлянув, насколько мог спокойно ответил:
— Да, моего.
— Я так и думал. Я ведь предупреждал, что ваши методы в данном случае только нанесут вред.
— Вы же понимаете, что…
Но Ковальски не был намерен пускаться в обсуждение:
— Меня волнуют не ваши потери. Я долго думал над последним разговором с вами. Наш друг идет в направлении, которого мы не знаем. Вот это меня действительно беспокоит. Найдите его и устройте нам встречу. Вы меня понимаете?
От неожиданности Хелле замолчал, и Ковальски был вынужден спросить:
— Вы меня слышите? Только запомните: мне нужна именно встреча с ним. Придержите своих людей.
* * *
Пообещав Бортновскому отвлечь внимание на себя, я не сказал ему, что для этого придется проделать довольно сложные и совсем не безопасные трюки.
Вечером, после предварительного звонка прихожу к Завадской, чтобы попрощаться с Верой перед отъездом. Сегодня, как и в прошлый раз, здесь собирается довольно шумное общество. Что служит поводом, догадаться довольно трудно. Насколько можно понять, приехал какой-то искусствовед из Англии, которого в этой компании знают все, кроме меня, и в его честь хозяйка дома устроила очередной светский раут. Возможности выпить и поболтать радуются всегда и все. Искусствовед — пузатенький седенький старичок в сером костюме с малиновой бабочкой — стоит в окружении нескольких дам и что-то темпераментно рассказывает им о Матиссе.
К моему приходу гости и, надо отдать ей должное, сама Завадская уже успели неоднократно воспользоваться услугами официантов, которые обносят присутствующих бокалами с вином, коктейлями и крепкими напитками. Гвалт в гостиной стоит не то чтобы очень громкий, но плотный и несмолкаемый. В воздухе плавает прозрачный сигаретный дым, в котором время от времени набегает горьковатый запах чьей-то сигары. Гости уже в том состоянии, когда каждый концентрирует внимание почти исключительно на собеседнике, и всякий вновь пришедший некоторое время чувствует себя абсолютно одиноким.
Правда, я заскучать не успеваю — меня замечает Завадская. Поскольку я в этом доме не впервые, а главное — пользуюсь определенной благосклонностью внучки, она относится ко мне с некоторой фамильярностью. Взяв меня доверительно за рукав, раскрасневшаяся хозяйка дома говорит:
— Верочка еще не приехала. У нее какая-то важная встреча. Она даже не стала звонить вам на мобильный телефон, но скоро должна быть. Да, совсем забыла, с вами хотел познакомиться один человек.
Она машет кому-то рукой и к нам подходят двое. Один из них издали начинает приветливо улыбаться, другой спокойно и немного мрачно смотрит на меня темными глазами. Седой, среднего роста стройный господин лет сорока. У меня появляется смутное ощущение, что вся эта сиена была заранее подготовлена.
Завадская берет улыбчивого под руку, называет мое имя и представляет гостя мне:
— Жан Бертье, очень известный специалист по фламандской школе. Понятия не имею, чего он от вас хочет. Сами выясните.
Сделав свое дело, Завадская коротко кивает нам, ловко подхватывает длинный узкий бокал с шампанским с подноса проходящего мимо официанта, так что ему даже не приходится притормозить, и исчезает среди гостей.
Бертье, не переставая улыбаться, трясет мне руку и сообщает:
— Очень приятно познакомиться. Но у меня к вам особенного дела нет. Сказать правду, я только посредник. Это мой давний знакомый, он на прошлой неделе прилетел в Париж и просил меня помочь встретиться с вами. Знакомьтесь. Фрэнк Ковальски.
* * *
Темноглазый без улыбки пожимает мне руку. Бертье бормочет еще несколько фраз и исчезает. Мы с Ковальски смотрим друг на друга.
— Я очень рад вас видеть. Правда-правда. Надеюсь, мы с вами сможем решить многие вопросы. У меня от этого шума начинает болеть голова. Пойдемте поужинаем где-нибудь? Безопасность гарантирую.
Этого можно было не говорить. После того как Ковальски через Бертье и Завадскую просил о знакомстве и мы вместе ушли с приема, я не в меньшей безопасности, чем в служебном кабинете в Москве.
Извинившись перед Завадской настолько коротко, что она не успевает возмутиться, присоединяюсь к Ковальски, и мы покидаем вечеринку. Перекинувшись по дороге парой ничего не значащих фраз о погоде и очаровании Парижа, мы заходим в небольшой ресторан. Ковальски называет свою фамилию, и нас отводят за столик в углу. Вежливым жестом Ковальски предлагает мне сесть лицом к залу. Два очка он у меня уже выиграл, показав уверенность в своих силах: заказал заранее стол и позволил мне занять более удобное место.
Дождавшись, когда гарсон принесет нам аперитивы — мне портвейн, а ему самому виски безо льда, — Ковальски закуривает. Оглядев неторопливо зал, как будто находится здесь впервые, он переводит взгляд на меня:
— Мы так с вами и не обсудили выставку, на которой познакомились. Вы обратили внимание на того Шишкина, ну, «Лесная опушка»? Как вы считаете, он подлинный? Уж очень он зеленый, нет?
Я рассматривал ту картину и точно знаю, что Ковальски это видел. Но важно другое: первые произнесеные фразы объясняют многое, если не все. Задавая несложные вопросы, ответы на которые ему заранее известны, Ковальски определяет реакции оппонента, когда тот дает правдивые или ложные ответы. В дальнейшем разговоре это даст ему возможность со значительной долей уверенности судить, когда я вру, а когда нет.
Задавая этот вопрос, Ковальски преследовал еще одну цель. Ответ потребует восстановить в памяти зрительный образ, то ес'іь вспомнить картину. Как правило, в таких случаях