Керрингтон удивленно заморгал. Насколько ему было известно, проституция не входила в сферу деловых интересов Хорребина, но, безусловно, это как раз для него. И кроме того, совершенно невообразимо, чтобы юная девушка пришла бы в такое место, как Крысиный Замок, без достаточных на то оснований, это дело с домами на Пиккадилли – как раз самое оно.
Он окончательно успокоился – разумеется, это дело никак не связано с двумя беглецами.
– Ладно, но, боюсь, вы не сможете его сейчас видеть. Вам лучше покинуть это место и сказать этой женщине Данниган, чтобы в следующий раз присылала мужчину! Вам здорово повезет, если вас изнасилуют меньше, чем дюжину раз, прежде чем вы выберетесь из этого здания.
– Ну, в таком случае одолжите мне нож.
– В... Вот еще!
Джеки подмигнула:
– Вам доводилось бывать на Пиккадилли?
Керрингтон ухмыльнулся, протянул руки и обхватил ее за талию.
– Нет, нет, не я, – поспешила она развеять его иллюзии. – Я... хм... у меня болезнь. Но у нас есть чистые девочки на Пиккадилли. Хочешь, я дам тебе пароль, и ты сможешь в любое время получить девочку бесплатно. Ну, что скажешь?
Керрингтон отскочил от нее, но, подумав, нехотя засунул руку за пазуху и вытащил кинжал в кожаных ножнах.
– Вот, – сказал он. – Какой пароль?
Джеки сказала самую непристойную трехэтажную непристойность из всех когда-либо слышанных ею.
– Я знаю, это звучит странно, но это так и есть. Ты просто приходи в любое из этих мест, подойди к вышибале у парадного входа и шепни ему это на ухо. А дальше сам увидишь, что будет.
Джеки неторопливо направилась к выходу из Крысиного Замка, демонстративно чистя ногти кинжалом.
Глава 7
Юность, Природа и милость Богов поддерживали яркий огонь моего светильника, но Романелли победил всех трех и вот – задул его...
Лорд Байрон. Из письма, написанного в Патрах. 3 октября 1810 года
Утром в субботу Дойль проснулся на соломенном тюфяке в жалкой конуре. Теперь он принял решение. Да, конечно, иного пути нет, но ясное осознание того, что ему предстоит, бросало в дрожь. Накатила волна холодного, липкого ужаса – в горле пересохло, руки дрожали, по телу пробегали мурашки. Он лежал на спине, охваченный приступом предательской слабости, и разглядывал трещины и потеки сырости на потолке. Но все-таки он почувствовал явное облегчение. Последнюю неделю Дойль терзался сомнениями, мучился от собственной нерешительности и строил бредовые планы, то теша себя радужными иллюзиями, то впадая в мрачное отчаяние. Да, теперь-то он все понял.
Какая наивность возлагать столько надежд на Эшблеса! Он только зря терял время в ожидании прибытия поэта.
Ну в самом деле, если рассуждать здраво, что бы изменилось в его ситуации, даже если бы он и нашел Эшблеса? Допустим, они встретились. А дальше что? С чего это он решил, что Эшблес станет вмешиваться в его дела и захочет помочь? А если вдруг и впрямь захочет, то сможет ли оказать реальную помощь? Ведь совершенно очевидно, что это дело касается только их двоих – его и доктора Ромени. И только встреча лицом к лицу может внести ясность. Да, и чем скорее это случится, тем лучше. Нет смысла длить и увеличивать страдания, ведь с каждым днем Дойль чувствовал себя все хуже и хуже.
Он попросил у Казиака выходной, и старик с видимой радостью исполнил просьбу. Присутствие Дойля уже начинало плохо сказываться на коммерции – посетители чувствовали некоторую неловкость и старались держаться подальше от этого доходяги – страшные приступы сухого, выворачивающего внутренности кашля скручивали его все чаще и чаще. Неудивительно, что добропорядочные обыватели опасались подхватить заразу и выражали неудовольствие хозяину за причиняемые неудобства.
Итак, ничто не препятствовало Дойлю приступить к осуществлению задуманного. Он отправился в лавку старьевщика и на жалкую сумму, составляющую на данный момент все его достояние, приобрел то, что и должно было послужить гарантией успешного осуществления задуманного предприятия, – помятый и ржавый кремневый пистолет. Дойль испытывал некоторые сомнения, что такая рухлядь может выстрелить, но старьевщик клялся и божился – пистолет, мол, в полной исправности и метко попадает в цель. Ну уж, во всяком случае, один-то раз, может, и впрямь выстрелит, а большего мне и не надо, с горечью подумал Дойль. Замысел был предельно прост – взять с собой пистолет, когда станет говорить с Ромени, и пригрозить, что если тот только попытается схватить его, то Дойль, не задумываясь, покончит с собой выстрелом в голову. Вчера на Лондонском мосту Джеки рассказал о неудавшейся попытке покушения на Хорребина. Сейчас Дойль сожалел, что у него нет той пилюли с ядом, которую карлик предлагал Джеки. Ведь насколько проще держать в зубах пилюлю с ядом, чем привешивать на шею пистолет да еще так его закрепить, чтобы он точно был направлен в голову!
Обдумывая детали предстоящей операции, Дойль понял, что рука быстро устанет, если он в продолжение всего разговора, который вполне может и затянуться, будет держать тяжеленный пистолет приставленным к виску. Поэтому Дойль снял пояс и пропустил один конец к курку, а другой конец обвязал вокруг шеи. Сверху он надел пальто, застегнулся на все пуговицы, а шею обмотал шарфом. Так, теперь ничего не заметно – он только чувствовал, как холодное дуло упирается в нежную кожу под подбородком. Дойль остался доволен – придуманное устройство позволяет не привлекать к себе внимание, пока он не доберется до Ромени, и в то же время удерживает пистолет в таком положении, что стоит только просунуть большой палец между второй и третьей пуговицами и слегка дернуть, как пуля разнесет голову вдребезги.
На Бишопгейт-стрит Дойлю повстречался нищий из команды Капитана Джека. После обмена приветствиями Дойль без труда выяснил, что цыганский табор доктора Ромени все еще находится на старом месте. И цыгане бродят по окрестностям, предсказывая будущее жителям Вест-Энда и продавая любовное зелье в трущобе Голден-лейн.
Дойль трогательно поблагодарил его, попросил не забывать и направился на восток, в сторону Лондон-Волл-стрит. Он углубился в приятные думы, что как раз здесь родился Китс, и прошел в задумчивости еще целый квартал, прежде чем до него дошло, что он слышит пронзительный свист с северной стороны улицы. Высокая нота и две низких – три первые ноты «Yesterday».
С противоположной стороны улицы ответили следующие девять нот.
На сей раз сомнений не оставалось – он не единственный здесь, в 1810-м, человек из двадцатого века. Сердце тяжело билось, стучало в висках – он не мог справиться с волнением, стал суетливо метаться и перебежал на другую сторону улицы, дико озираясь по сторонам. Прохожие недоуменно оглядывались, видимо, принимали его за сумасшедшего. Он старательно изучал каждое лицо, пытаясь по неким неуловимым признакам выявить человека из другого времени. Напрасные попытки – все выглядели так, как если бы прожили здесь всю жизнь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});