— Ты нашел для себя причину? — тихо спросил Шеф.
— Да, нашел, — кивнул Фадан. — Я хочу, чтобы они жили… весь мир чтобы жил. Столько, сколько ему на самом деле отпущено, а не как биомасса. Этого достаточно?
— Более чем, — заверил Шеф.
— Слушай, а вот эти книги… — Фадан задумался. — И те, что мы нашли в дереве, и эти… мне кажется, что мы их можем использовать. Я ведь прав?
— Можете, — кивнул Шеф. — Если получится, вы сможете видеть то, что другие не видят. Поверь, это очень большое преимущество во многих вопросах.
— Тогда это хорошо, — кивнул Фадан. — А то я, признаться, до сих пор… Шеф, меня от этих книг трясет. Не по себе. Страшно.
— Это пройдет скоро, — заверил Шеф.
— Хорошо бы… — Фадан зябко передернул плечами.
— А теперь возьми себя в руки, спустись с небес на землю, и давай заниматься насущными делами.
* * *
Насущных дел оказалось огромное море.
От перекраски машины в черный цвет до перекраски Фадана — в пегий, рыже-коричневый. Фадан, конечно, сопротивлялся, как мог, но сопротивляться Бонни оказалось бесполезной тратой времени.
Первым она покрасила Шини (которому для покраски пришлось расплести, к его ужасу, все косички), потом — Бакли (у того волосы были короткими, поэтому красить его было одно удовольствие), потом дело дошло до Фадана. Аквиста было решено не перекрашивать. Волосы черные, ни одна краска толком не возьмет, да и ехать Аквисту предстояло… в мешке.
Впрочем, про это позже.
Фадана Бонни покрасила особенно творчески — ей, по её собственным словам, давно хотелось посмотреть, пойдет ли ему пегая масть.
— Да не переживай, — говорила Бонни, размешивая едко пахнущую краску. — Это у гермо волосы прокрашиваются плохо, а у тебя получится отлично, не сомневайся. Сейчас сделаю два состава, и будешь пегим. Тебе понравится.
Для рауф такая масть не редкость, но почему-то волосы такого цвета встречаются только у тех, кто живет в определенных областях планеты. Сейчас Фадану предстояло превратиться в классического обитателя местности Зуркабел. Ростом он вполне для этого подходил, там все были высокие, цвет кожи Бонни пообещала ему изменить на более темный посредством косметического крема, а волосы сделать зуркабеловские с помощью двух красок, которые выбирала долго и придирчиво.
Промучив Фадана почти два часа, Бонни с гордым видом протянула ему зеркало и приказала:
— Смотри, как здорово вышло!
Фадан глянул — и чуть не уронил зеркало себе на ногу.
Вместе с челюстью.
Потому что из зеркала на него смотрел вовсе не Фадан, а классический обитатель области Зуркабел. Смуглый, на голове вместо аккуратного хвоста — сложное переплетение пегих прядей, и даже взгляд стал какой-то лиховатый, придурковатый и дикий.
— Шикарно, — с трудом выдавил Фадан. — Просто отпад.
— Ну и отлично. Так, теперь одежда.
— Еще и одежда? — с ужасом спросил Фадан.
— Ну а зачем мы машинку покупали?! Я уже посмотрела, что там носят, и изобразила кое-что. Спокойно, тебе вполне подойдет.
— Бонни, может быть, не надо? — взмолился Фадан.
— Полисам будешь объяснять, что надо, а что не надо, — Бонни была неумолима. — Переодевайся.
…Преображенная компания с полчаса занималась тем, что разглядывала друг друга — и вскоре все пришли к выводу, что у Бонни явно талант к таким вещам.
Бакли стал самым что ни на есть заправским ритуальщиком. Ритуалы такой гражданин имеет право осуществлять всякие, но чаще всего ритуальщики занимаются, конечно, похоронами — уж больно это выгодно. Бонни сшила ему соответствующую накидку темного цвета, волосы из светлых превратила в коричневые, а на носу Бакли теперь носил увеличители, правда, со стеклами без диоптрий. И даже нарукавники Бонни сшила почти как настоящие — с завязками и белыми вшивками в нужных местах.
Шини теперь стал светловолосым, из его рыжих волос получились соломенно-желтые. После косичек волосы выглядели пушистыми, поэтому сейчас Шини не узнала бы, наверное, и родная мама. Костюм Бонни ему подобрала светлый, по её словам, «миленький», но, к счастью, разрешила оставить жилетку — с условием носить её под курткой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Аквисту же в ближайшие дни предстояло путешествовать, лежа на носилках и изображая безвременно усопшего молодого мужа. Одежду ему Бонни разрешила не менять, но вот загримировала так, что испугался в результате даже Фадан. Было чего испугаться: под глазами темные круги, лицо бледное, губы серые…
— Это театральная косметика, она не смоется, не бойся, — объясняла Бонни. — Её даже водой не ототрешь.
— Что, вообще не ототрешь?! — с ужасом спросил Аквист, разглядывая себя в зеркале.
— Да нет, специальным кремом можно. А ты что думал, что актеры по улицам так ходят, пока грим сам не смоется? — хихикнула Бонни. — Оттирают, конечно. Но тебе пока что оттирать не нужно.
Единственное, что порадовало Аквиста — это то, что Бонни сделала с его жилеткой. Сначала, конечно, она жилетку отстирала, а потом обметала дырочки от пули темно-красной ниткой. Саму пулю, которую Бакли нашел застрявшей в борте машины, она вшила в кармашек-вставку на груди, рядом с большим карманом. Сеп же сказал, что пулю можно использовать, как амулет? Вот и пускай Аквист её носит с собой! Ну и что, что суеверие. А вдруг сработает и защитит Аквиста от чего-то плохого?
Машину они перекрасили в черный цвет, а номер на ней, по совету Шефа, слегка изменили — благо что для этого пришлось пару черточек в цифрах закрасить, а пару новых — дорисовать. На капоте Бакли изобразил кое-как эмблему ритуальщиков: желтый круг, а внутри глаз, из которого вытекает символическая слеза.
— Уродство какое-то, — ворчал Бакли. — Ненавижу этот символ…
— Почему? — спросил его Фадан.
— Да потому что! Потому что это символ бессилия, вот почему, — объяснил Бакли. — Потому что это для тех, кто сдался, понимаешь? Опустил руки, и бороться перестал.
— А тебе, значит, нравится, когда борются?
— А почему я, по-твоему, в быраспас пошел? Уж не для того, чтобы бумажки писать, — огрызнулся Бакли. — Ну и теперь… особенно после Аквиста… в общем, ну его, этот символ. Пусть пока повисит для маскировки, а потом я его с большим удовольствием замажу.
Через несколько дней Фадан решил, что команда готова к выходу и к погоне. Да и вообще, несмотря на трудности, ему всё больше и больше нравилось то, что с ними происходит, и то, во что они все постепенно превращаются.
Ему, раньше любившему поспать до первого дня, стало нравиться подниматься в восемь, а то и в семь. И читать не только старые пыльные фолианты, а что-то еще… что-то действительно новое, нужное и настоящее.
Ему нравилось, что Аквист с Шини из двух лентяев и бездельников (то есть раньше он частенько ругал их именно лентяями и бездельниками) превращаются в деловых и собранных молодых гермо, которым, о чудо! и впрямь нравится то, чем они занимаются.
Ему нравилось сидеть с Бонни, прокладывая на картах маршруты, обсуждая какие-то детали, да и сама Бонни стала нравиться — она оказалась вовсе не дурочкой, а очень даже умной девочкой, просто пока еще слишком молодой… но это проходящее, и у Бонни еще всё впереди.
Ему нравились долгие и обстоятельные беседы с Шефом, во время которых он потихоньку начал понимать, что до Шефа стоящих учителей ему на жизненном пути, считай, толком и не попадалось.
А еще ему всё больше и больше стали нравиться тайны и загадки, которых сейчас перед ним появилось превеликое множество.
«Как же скучно я жил раньше, — думал Фадан. — Как же нелепо и скучно! И как же хорошо, что сейчас это всё изменилось. Я не хочу той, прежней жизни. Я хочу новую».
Видимо, примерно про это же думали и все остальные — поэтому во время вынужденного отдыха в гостинице и подготовки к дальнейшей экспедиции все, вместо того, чтобы прохлаждаться в ничегонеделании, усердно занимались. Даже Аквист, и тот, несмотря на болевшее плечо, старался не отставать от Шини. Он выполнял всё, что говорили Сеп и Бакли, терпел перевязки, разрабатывал руку — и к моменту выезда оказался если и не полностью здоров, то почти. Сеп клятвенно обещал, что еще дней через десять Аквист будет здоров уже полностью.