Читать интересную книгу Не для взрослых. Время читать! (сборник) - Мариэтта Чудакова

1

Самый первый раздел этого очерка я пишу для моих постоянных адресатов – для тех, кому до шестнадцати лет.

Им все-таки необходимо объяснить, кто же такой Жванецкий. И одновременно напомнить, что несколько его давних-давних сочинений – это уже самая настоящая классика. И как раз такая классика, с которой стоит познакомиться пораньше (хотя смеяться будете в любом возрасте).

Конечно, некоторые из вас видят Михаила Жванецкого каждый месяц – в телепередаче «Дежурный по стране». Смеются вместе с родителями или бабушками и дедушками над его остротами. Они действительно всегда и неизменно острые – в отличие от довольно-таки тупого юмора большинства сегодняшних телеюмористов.

Но дело-то в том, что этот писатель точно так же страшно смешил нас своими коротенькими сочинениями и почти полвека назад, то есть в годы весьма суровой советской цензуры (сейчас, как известно, любая цензура запрещена Российской Конституцией). Он писал эти тексты для своих сотоварищей-актеров – Романа Карцева и Виктора Ильченко, а потом и для знаменитого Аркадия Райкина. И тот со сцены с неподражаемым актерским мастерством и в то же время с тонким и бережным ощущением авторского текста (чем далеко не всегда могут похвалиться даже очень хорошие актеры) рассказывал публике о том, что все и так прекрасно знали, но о чем нельзя было ни говорить публично, ни писать.

Жванецкому и Райкину такое сходило с рук, видимо, потому, что само запрещающее начальство тоже безудержно смеялось, а после этого запрещать было не очень удобно.

Например, один изобретатель сделал некую машину – и ее решили отправить на выставку в Париж. «Правда, самого не пустили, у него кому-то чего-то не понравилось в рентгене; анализы у него не те».

В этом месте все уже смеялись, и многие горьким смехом: в зале сидело немало тех, кого никогда не выпускали за границу (такой был ходячий глагол – «его не выпускают»). При этом нередко ссылались на медицинские показатели...

«...Так что поехал я, у меня в этом смысле не придерешься – все качественное и количественное. И девчушка еще из колхоза поехала, ей давно обещали во Францию». (...Да за одно только это слово – «девчушка», поставленное в надлежащем месте, я дала бы Жванецкому любую литературную премию!)

Естественно, этот политически надежный человек ничего не понимает в машине, которую сопровождает. «Перед отъездом с изобретателем переговорили: выяснили там, какие заряды, какие притягиваются, какие оттягиваются...»

Если вы полагаете, что это – забавная выдумка, должна вас разочаровать. В советское время этот было самое обычное дело – изобретали одни, а демонстрировать изобретение ехали совсем другие. И в Италию никогда, до самой смерти «не выпускали» того, кто жизнь отдал изучению искусства Ренессанса. И на конференцию по искусству итальянского Возрождения вместо него ехал тот, кто ничего не понимал ни в итальянском, ни в каком другом искусстве. И это было – уверяю родившихся в 1990-е – совсем не исключение, а самая что ни на есть рутина. И вот накопившиеся у Жванецкого впечатления этого рода (не знаю, но почти уверена, что его самого до конца советской власти за границу не пускали) спрессовались наконец в литературный текст.

...Итак, вполне правдоподобным образом приехали в Париж, распаковались. «Народу набежало уйма. Машина – всеобщий восторг». Сопровождающий «речь толкнул и закончил по-французски. Так и сказал: "Селя-ви!" В смысле – есть что показать!" Народ мне кричит: "Включайте!" <...>

И вот тут мы куда-то что-то воткнули...

Потом меня спрашивали: "Куда ты воткнул, вспомни давай!"

Комиссия приехала из Москвы, меня спрашивала: "Куда ты втыкал, ты можешь вспомнить?" Какое вспомнить, когда врачи ко мне вообще два месяца не допускали, у меня состояние было тяжелое.

Девчушка та покрепче оказалась, но у нее что-то с речью и не может вспомнить, как доить. Принцип начисто забыла! Откуда молоко берется, не помнит. Сейчас ее колхоз за свой счет лечит <...>».

Изобретателя же хотели «под стражу взять», но за него «коллектив поручился, так что просто взяли подписку о невыезде. Легко отделался...

Я вот, как видите... Маленько перекос, и вот не сгинается». (Старшие поколения хорошо помнят, как показывал это Аркадий Райкин!..) «Говорят, могло быть и хуже. Ну ничего, я подлечусь. Живем в век техники! Так что, может, еще и в Японию поеду!» (Жванецкий М. В век техники // Жванецкий М. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 1. Шестидесятые. М., 2007. С. 145 – 146).

И скорей всего – действительно поехал. За государственный счет.

2

А вот просто очень смешная вещь – «В Греческом зале». Хотя и грустная тоже – у Жванецкого без этого не бывает. В общем, о том, как многие мужчины в России культурно отдыхают... Можно было бы дать подзаголовок: «О том, чего не было, но что вполне могло бы быть».

«Дали этим женщинам два выходных, так они прямо с ума посходили». (...О том, как в середине 60-х годов субботу сделали выходным днем. Это был настоящий бескровный переворот! Когда по субботам работали, люди в семьях почти что не виделись друг с другом.) «Убивают время как попало. Вместо того чтобы отдохнуть... В прошлое воскресенье потянула она меня на выставку. Вернисаж какой-то... Я думал – музей как музей. А это не музей, а хуже забегаловки: горячего нет, один сыр и кофе. В Третьяковке хоть солянка была, а на вернисаже одна минеральная. Нет, думаю, тут не отдохнешь...

А воскресенье проходит.

Пока экскурсия таращилась на статую, я выскочил, прихватил на углу. Только разложился, газетку постелил, вахтерша прицепилась:

– В Греческом зале, в Греческом зале, как вам не стыдно!

Аж пенсне раскалилось. Я ей так тихо возражаю:

– Чего орешь, ты, мышь белая?.. Ты здесь каждый день дурака валяешь. А мне завтра на работу. Стакан бы лучше вынесла... Видишь, человек из горла булькает?!

...Что селедку?.. Кто селедку?.. Какую селедку?.. Ну, селедку развернул у него на плече... А что ему сделается? Двести лет стоял, еще простоит, а у меня выходной кончается...»

И дальше все нарастает и нарастает этот диалог двух миров – двух собеседников, не понимающих друг друга. Жванецкий – мастер доведения вполне реальной ситуации до помрачающего ум гротеска.

«Тут я ей совсем тихо, ну тихо совсем:

– Слышь, штопор есть?

– Это итальянская живопись семнадцатого века!

– Ты не поняла, – говорю, – я тебя не спрашиваю, где брала живопись, я спрашиваю: штопор есть?»

Читать рассказ нужно обязательно до конца.

И у меня созрело такое предложение к учителям и старшеклассникам: очень бы стоило исполнять его людям с актерскими задатками на каких-нибудь школьных вечерах. Конечно, не ранее девятого класса. Пусть послушают, куда можно прибыть, если пойти по известной дорожке. Посмеются от души. А там, глядишь, и задумаются.

Пожалуй, подошел бы для школьного вечера – уже безо всякого назидания – и рассказ про советский футбол. Учителя бы смеялись, узнавая, а их ученики – просто потому, что смешно. Впрочем, наиболее вдумчивые, возможно, распознали бы в старом – очертания чего-то заново, к сожалению, нарождающегося.

Прежде самого рассказа надо напомнить про особый советский словарь, в котором многие слова имели не совсем то или даже совсем не то значение, которое имеют они в обычном толковом словаре русского языка. Например, слово «доверие».

В газетных статьях и публичных выступлениях всяких партийных деятелей (партия, напомним, была только одна – коммунистическая, она же правящая, что было записано раз и навсегда – то есть от выборов не зависело – в Конституции) это хорошее слово употреблялось только в таких словосочетаниях: завоевать доверие партии, доверие народа, безграничное доверие...

Например: «безграничное доверие всего советского народа Генеральному секретарю нашей родной (это уж как правило!) Коммунистической партии товарищу Леониду Ильичу Брежневу!» Тут уж происходила полная порча хорошего слова – окончательная утрата его сокровенного смысла.

Можно было оправдать доверие (партии и народа), а можно было и не оправдать, потерять, выйти из доверия...

«Работники культуры и искусства, которые не перестроятся и не смогут удовлетворить выросших потребностей народа, могут быстро потерять доверие народа» (Жданов А. А. Доклад о журналах «Звезда» и «Ленинград»...», 1946 // пример из Академического словаря, 1954 г.). Слушавшие этот текст советские люди производили мгновенную его перекодировку – «народ» превращался в партийное начальство, и оно-то уже явно угрожало «потерявшему» крупными неприятностями – вплоть до ареста, лагеря или пули в затылок.

А подлинный народ – не в те послевоенные годы, очень тяжелые для людей, и вовсе не только из-за неизбежных физических лишений, а после смерти Сталина, когда в самом воздухе времени сразу потянуло свежим ветром, – уже совсем не безмолвствовал, а сочинял, например, частушки.