- Что мы можем сделать, миледи? - спросила Мира неожиданно спокойно.
- Лучшее, что можно сейчас сделать, деточка, - вернуться в Клык Медведя и как можно дольше не попадаться на глаза владыке и всей столичной своре. Пока вся история не забудется.
- То есть... проглотить и стерпеть?
- Иногда приходится.
Брови Миры поползли вверх. Нортвуд -- земля своенравных, строптивых людей, которые никогда и никому не спускают обиды! А леди Сибил -- правительница этой земли!
Дед графини однажды вызвал рыцаря на поединок за то, что тот сказал, будто дед слишком стар и немощен. Деду исполнилось тогда семьдесят два года, рыцарь был на полфута выше его и на добрый пуд тяжелее. "Я уложу тебя в три удара, старик", - заявил молодчик и с легкостью выполнил обещание. На третьем выпаде его меч вошел меж ребер седого лорда. Однако, клинок застрял в месиве из кольчужной проволоки, кожи и плоти, и рыцарь на миг остался прикован к противнику. "Пойдем вместе", - сказал старик и вогнал кинжал в подмышечную впадину рыцаря.
Леди Сибил любила эту историю и охотно рассказывала, но впервые Мира услышала ее от своего отца. Он восхищался непреклонностью нрава -- того самого, что оказывается порою прочнее костей и стали. "Никогда не глотай обиды, - говорил отец. - Можешь простить, если сочтешь нужным. Но стерпеть и затаить в себе -- это нет".
- Не смотри так! - бросила леди Сибил. - Ты что же, осуждаешь меня?!
- Нет, миледи... Но я хочу найти убийцу отца.
- Как благородно! И кто же будет искать? Ты? Я?..
Глаза графини недобро засверкали. Вся злость, которую она не смогла выплеснуть на Адриана, теперь грозила орушиться на Миру. Тем не менее, девушка продолжила:
- Простите мою настойчивость, миледи. Но ведь вы, как правительница земли, имеете право наказывать людей за преступления, совершенные в вашей земле. И у вас есть немало верных воинов...
- Во-первых, любезная законница, я имею право судить лишь чернь и моих собственных вассалов. Благородного человека, принесшего вассальную клятву, по закону может наказать только его собственный сюзерен, либо императорский суд. Во-вторых, преступление совершено не в моей земле -- вы еще не въехали в Нортвуд, когда на вас напали. И в-третьих, сейчас злодеи уж точно не в Нортвуде!
Мира нахмурилась и продолжала смотреть графине в лицо. На несколько вдохов повисло хрупкое, напряженно молчание.
Уголки рта леди Сибил дрогнули, словно намекая на улыбку.
- Однако, - сказала она, - кое-что я могу тебе предложить. Это безрассудно и опрометчиво, но...
Сердце Миры радостно забилось.
- Что же, миледи? Что мы можем сделать, чтобы найти убийц?
- Ждать.
- Простите?..
- Мы можем, дорогая моя, остаться в столице, несмотря на гнев владыки и насмешки придворных, и паутину сплетен, которая свяжется вокруг нас. И будем ждать -- это наибольшее, что мы можем.
Девушка растерялась. Тон графини уж никак не походил на шутливый, в нем ощущалась твердая решимость. Но ждать, сложа руки?.. Какая польза от бездействия?!
- Миледи, скажите, чего нам следует ждать? Пока граф Шейланд не разыщет преступников по приказу императора?..
Сибил фыркнула.
- Разумеется, он их не найдет. Виттор -- умный человек, он даже искать не станет. На Севере уже и след убийц простыл. Если замышляешь захватить престол, ты должен находиться возле престола! Это же просто, как полено! Заговорщик и его подручные -- здесь, в Фаунтерре.
- Тогда чего нам ждать?
Графиня хищно оскалилась:
- Нового убийства, дорогая. Нового убийства.
Стрела
Ранний май 1774 года от Сошествия
Замшевый лес, Мягкие Поля
(за пределами империи Полари)
Проводников было двое.
Старшего звали Колемон. Ему перевалило за пятьдесят лет. Он носил белую остроконечную бороду, как у злого колдуна Олафа из сказки, которую в детстве любил Эрвин. Больше всего на свете Колемон любил ворчать. Что бы ни происходило: какая бы погода ни стояла, какие места ни проходил бы отряд, какие люди ни оказывались рядом с белобородым охотником - во всем он находил повод для недовольства. Хвойный лес - плохо, ни белок, ни зайцев не встретишь; дубы - плохо, их вепри любят; кустарники - плохо, клещей полно. Стоит теплая погода - плохо, змеи плодятся; льет дождь - тем хуже, в ручьях будет полно грязи...
Колемон всегда и обо всем говорил так, словно никогда не ошибается, а каждое слово его - великое откровение. Охотник веровал, что его устами глаголит сама Мудрость, и только полный глупец может отказаться внимать ей. Колемон оказывал Эрвину все необходимые знаки почтения: звал лорда "вашей светлостью", скидывал шапку, обращаясь к нему, кланялся, когда желал ясного утра или доброй ночи. Но когда Колемон делился очередной жизненно необходимой крупицей познания - например, о том, как найти под корой деревьев жирных и вкусных личинок, - а Эрвин не проявлял должного интереса, то охотник выражал упрек всем своим видом. Его горький взгляд в сторону лорда словно бы говорил: эх, молод ты, потому занимаешься всякой чушью - политикой там, войной, светской жизнью... Вот поживешь с мое - поймешь, что в мире по-настоящему важно!
Кроме того, Колемон был суеверен, как старая дева. Не спи ногами к молодому месяцу - на год жизнь укоротишь. Не сбивай мох с деревьев - лес прогневается, проходу не даст. Если наступил ногой в ручей, то наступи и второй ногой, а после прощения попроси - иначе непременно засуха случится. Подобных примет знал он десятки и приходил в ужас, если кто-нибудь из отряда по случайности навлекал на свою голову проклятие.
- Не себе одному плохо делаешь! - скрипел Колемон. - Все пострадаем из-за твоей дурости. Сейчас же сплюнь через плечо и ущипни себя за ухо, пока беда на наш след не напала!
Эрвин посмеивался над приметами, но скоро обнаружил, что большая часть его подданных принимают россказни Колемона близко к сердцу. Воины, при всей своей прагматичности, народ суеверный - сложно не стать суеверным, когда твоя жизнь так часто зависит от капризов удачи... Словом, Колемон в считанные дни обучил лесным приметам весь отряд и заставил свято соблюдать их. Наибольшее впечатление произвел слух о жабах. Охотник умудрился убедить кайров в том, что земляные жабы насылают мужское бессилие. С тех пор непременным этапом обустройства лагеря стала тщательная проверка всех кустиков и пучков травы на поляне. Если, отодвинув листья копьем, грей обнаруживал под ними жабу, он принимался свирепо реветь и стучать древком по земле, пока проклятое отродье не удалялась ленивыми прыжками. Нанизать тварь на острие или зарубить ее мечом никто не решался, ведь это осквернило бы оружие. Впрочем, пару раз Эрвин стал свидетелем арбалетной охоты на жаб, а одним вечером увидел, как грей кайра Фредерика распугивает земляных исчадий факелом, привязанным к древку копья.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});